Маяковского – это дело ваших личных вкусов, но вот свободы учить чему заблагорассудится одному лишь Широких – такой свободы мы вам не давали и не дадим!
Постышев медленно возвратился на свое место. Галерка и амфитеатр, поднявшись со своих мест, аплодировали. Партер – островками. Председательствующий поднялся и несколько растерянно провозгласил:
– Перерыв!
Широких, отталкивая острыми локтями окружающих его людей, торопился за Постышевым, который шел к выходу.
– Послушайте! – закричал Широких. – Послушайте! Комиссар!
Постышев обернулся и подождал, пока учитель пробьется к нему сквозь жаркую, шумную толпу.
– Вы, оказывается, интеллигентный человек, – сказал, отдышавшись, Широких, – просто-напросто интеллигентный.
– Стараюсь. Вот ораторскому искусству не учен – так что простите за резкость, ежели была. Но искренне говорю вам: учительство считаю нашим цветом и надеждой нашей. А с надежды особый спрос. Вот так-то. Всего вам наилучшего.
Постышев протянул Широких руку, тот пожимал ее, жадно рассматривая комиссарово худое лицо.
В перерыве Широких взволнованно ходил от одной группы к другой:
– Я потрясен, господа! Он мыслит широкими категориями, этот Постышев, он мыслит! Неужели мужик пробуждается? Неужели жизнь не зря прожита?!
– Перестаньте, Платон Макарович… Ему эти речи еврейчики пишут, а он их по ночам зубрит. Глаза у него оловянные. Или не заметили?
– Злобствование, – возразил старичок в золотом пенсне, – наихудший аргумент в споре. Комиссар – фанатик, но он умеет логично мыслить.
– В нем есть мужицкая доброжелательность, – согласилась дама из женской гимназии грассирующим басом.
– Я проголосую за их резолюцию, – сказал старик в пенсне.
– Ну, уж извините… Надеюсь, вы, Широких, против?
– Я воздержусь, – задумчиво ответил Широких, – пока что я воздержусь…
Кабинет Постышева
Владимиров сидел за столом, перелистывая бумаги в папках, оставленных ему Постышевым. Павел Петрович, вернувшись из театра, подивился тому, как гладко причесан его гость; лицо свежее, будто спал он не два часа, а добрых десять; щеки лоснятся после бритья, и в прокуренном кабинете легко пахнет довоенным сухим одеколоном.
– Эк вы, однако, лихо со сном управились, – сказал Постышев, – я думал, вы часика три-четыре на ухо надавите. До восьми еще времени хватит.
– Выход назначен ровно на восемь?
– Да. Надо, чтобы вы ночью перешли границу нейтральной зоны.
– Я просмотрел материалы из Владивостока. Увы, там слишком много благоглупостей и сплетен. Пишут, например, что Меркуловы – болваны и кретины, Гиацинтов – глупый трус, японцы – хуже баранов,
