Разрезав ночь, он скользнул по лицам и погас, но еще мгновение после этого в темноте висела черная, весомая и тугая полоска.
– Кто? – спросил Постышев. – Кто светит?
– Я. Филиповский.
– Меняйте колесо, – попросил Постышев шофера, – я с товарищем побеседую.
– Да, – протяжно вздохнул Филиповский. – Хожу теперь по земле, как туберкулезный.
– Что так?
– Радуюсь я ей и знаю, что недолго радоваться осталось. Когда трибунал-то?
– Скоро.
– В глаза людям глядеть не могу, попросился, чтоб только в ночные дежурства ходить. Ночью сам себе царь. Только вот собаки воют. Как к утру заведутся – тоска и в сердце тяжесть. Чего они воют? То ли ночи им жаль, то ли утра боятся?..
– Хочешь закурить?
– Благодарствую.
Остановились, свернули по закрутке.
– Легкий табак, – сказал Филиповский, – от него кашель будет. Махра, говорят, полезней для организма.
– Это точно, – согласился Постышев.
– И что это художники ночь не рисуют, а все больше фрукты?
– Рисовали и ночь, просто не знаешь ты. Архип Куинджи рисовал. «Тиха украинская ночь» – так и называется у него картина. Чудо, какая прелесть!
– У меня младшенький рисовать любил. Я ему из бумаги солдатиков вырезывал, а он их красил карандашом. Только один карандаш у меня был: чернильный. Ему б набор – вот радость была б ребятеночку.
– Ты себя не мучь.
– Всё они в глазах у меня. От этого не сбежишь. Ночью в кроватках, бывало, спят, чмокают, на мордашках улыбки. Эх, господи…
Филиповский резко остановился. Схватил Постышева за руку. В зыбкой весенней темноте были видны возле развилки двое спешившихся всадников.
– Кто такие? – закричал Филиповский.
– Свои. Чего орешь? Светильник выключи!
Один отошел в сторону, исчез в темноте. И сразу же оттуда высверкнули подряд два выстрела. Филиповский сдавленно охнул и бросил Постышева на землю. Вскинул маузер и несколько раз грохнул в конское ржание. Прогрохотали копыта о камни. Филиповский побежал на крик, следом за ним – Постышев.
– Фары включи! – крикнул Постышев шоферу. – Слышь, Ухалыч, включи фары!
Ухалов дал свет. В желтом свете фар виден стал человек, придавленный конем, а рядом – Филиповский, хрипит, руки ему вертит.
Воткнули бандюгу в машину, Филиповский повалился рядом с Постышевым, побелел, морщится, рукой трогает грудь, торопит Ухалова:
– Скорей, черт! Второй уйдет!
Машину несет по ухабам, руль вырывается из рук белого от волнения шофера.
– Скорей! – хрипит Филиповский.
Гр-рох!! Передними колесами – в яму. Занесло машину. Остановились.
– Приехали, мать твою так… – сказал Постышев. – Вылезай, Филиповский.
А Филиповский сидел молча. Тронул его Павел Петрович за плечо, и рука стала мокрой – в теплом и
