остранства куда более мелкие, приближавшиеся к размерам садоводческого посёлка, который на указателях назывался просто «СНТ». Полное название на указателях не помещалось.
В новые времена и в посёлке разрешили строить любые дома, а не только домики из фанеры. Граница между посёлком и старыми дачами размылась. Постепенно вымерло и потомство заслуженных людей, исчезли и отчаянные садоводы, которые были способны спать между грядок. Рядом провели новую трассу, поставили кафе для дальнобойщиков. Дачи принялись было разбирать на дрова, но тут в посёлок провели газ, и старые, трухлявые дома стали разрушаться сами по себе. На второй год карантина выяснилось, что даже самый ухоженный садик зарастает дикой мочалой за несколько месяцев. Кто-то совсем перестал приезжать, а другие, наоборот, окончательно переселились в посёлок, так что баланс не нарушился.
Общим оставалось одно – то осеннее безлюдье, когда на посёлок, как и на все окрестные дачи, надвигается октябрьская мгла и в ней постепенно исчезают немногие огоньки.
В одном из новых домов посёлка жила молодая девушка, приехавшая из степей на границе с Монголией, чтобы завоевать столицу. С ней произошло то же, что и со многими древними завоевателями из тех краёв. Они снаряжали войско, отправлялись в путь, были даже успешны в битве, но потом оказывалось, что завоевали они что-то не то, – во всяком случае, не то, что они хотели. Так и эта девушка, не проиграв ни одного сражения, вдруг обнаружила себя в кафе на трассе – в белом переднике. Хоть теперь это место уже считалось столицей, результат её, понятно, не радовал. Она снимала дом и подозревала, что скидка в оплате предполагает услугу сторожа. Весной хозяева вернутся и придётся искать новое место, но это будет только весной, так что об этом можно было пока не думать.
Идя в своё кафе и возвращаясь домой в одинаковой серой мгле, она видела два вечно горящих окна старой дачи. В этом месте садовый посёлок кончался, а дачный начинался, но никому до этого не было дела. Даже электрическая линия приходила на один трансформатор, и, только исследуя провода, можно было понять, куда они несут электричество. В том дачном доме жил старик, кажется вполне мусорного вида, и девушке казалось, что он просто экономит на движениях. Оттого свет горит круглые сутки, потому что ему лень поднимать руку к выключателю. Каждый раз, проходя мимо этого дачного света, похожего на бруски сливочного масла, она испытывала зависть. Этим людям не нужно было ничего завоёвывать, всё своё они получили в наследство – вместе с лесом, его ползучими обитателями, а также птицами. Да и сам дом был побогаче, чем тот, что снимала она. Чужая дача иногда казалась ей живым существом, и девушка время от времени даже разговаривала с ней. Про себя, конечно. Старые и новые постройки тут вообще были живее многих людей, а председатель правления СНТ и вовсе казался похож на зомби.
Не сказать, что тот дом был разговорчивым собеседником, но девушке нравилось, как он встречает её своими жёлтыми глазами.
Однажды в кафе приехала санитарная служба, чтобы произвести ритуальный, но не очень действенный обряд полива и опрыскивания помещений какими-то загадочными веществами. Поэтому официантка отправилась домой в неурочный час. Спиной она чувствовала, что кто-то приближается к ней, идя чуть быстрее. На всякий случай девушка сунула руку в карман, где притаился безнадёжный оборонительный баллончик. Но человек обогнал её по другой стороне просёлка и свернул к дачам. Он отворил ту самую калитку, за которой светились два масляных глаза, и вот уже должен был исчезнуть за ней, как оборвались ручки у сумки на его плече. Немудрёная еда рассыпалась, и к ногам официантки подкатилась голубая банка сгущёнки.
Ей было не трудно помочь пожилому человеку, и вот они уже уселись на корточки, следуя поверью, что быстро поднятое не считается упавшим. Вместе они подтащили набитую сумку к крыльцу, и теперь она разглядела его. Старик оказался не таким уж стариком, скорее человеком, возраст которого смыт с лица. Но точно – пенсионер, такому может быть и шестьдесят, и семьдесят.
Хозяин благодарил, предлагал чаю, но ей не хотелось ступать в чужой дом, наверняка пропитанный запахами одинокой старости.
Вдруг он сказал:
– А вы представьте, как тут было сто лет назад. Прямо на этой веранде… Летом, тёплым вечером, когда самовар остывает.
Официантка огляделась. Веранда была завалена мёртвыми листьями, длинная лавка и стол чернели в дальнем углу и явно простояли тут сто лет. Ближе расположилось кресло, тоже старинное, и даже на расстоянии чувствовалось, какое оно мокрое.
– Её звали Елена Николаевна, простое имя – да, мало годное к запоминанию. Любила варенье – больше варить, чем есть, – продолжил старик. – Ну и мужа, конечно.
Девушка представила всё это – и мужа, и варенье, и получилось неожиданно легко. Елена Николаевна сидела на веранде, кутаясь в серую шаль. Самовар остывает, вечер, скоро осень, и комаров почти нет.
На веранду выходит муж, разминая в пальцах папиросу.
– А
