Андреевич говорил:
– Первоочередной задачей большевиков Ростовской области является полное истребление всех до одного презренных фашистских агентов – троцкистов, бухаринцев и прочей мрази.
Как это выглядело на практике?
Например, Суслов распорядился «утвердить решение об исключении из членов партии Шесновец А. А. за неоказание помощи в разоблачении своего мужа, оказавшегося врагом народа, и как потерявшую бдительность…»
В эпоху большого террора брали и тех, кто работал вместе с Михаилом Андреевичем, тех, кого он выдвигал. Как он это воспринимал? Для некоторых людей это становилось невыносимым испытанием.
Вновь сошлюсь на Владимира Млечина, пережившего ту же эпоху:
«Один день в ноябре 1937 года переломил всю мою жизнь. Вечером вместе с женой приехал к близкому товарищу, заведовавшему отделом в “важнеющем” учреждении. А буквально через пять минут пришел гость в петличках вместе с дворником, начался обыск – до утра. Хозяина увезли вместе со стенограммами съездов партии, а нас отпустили домой.
Сколько их было таких “разоблаченных врагов народа” среди товарищей моих, знакомых и даже подчиненных! Но ничего не потрясло меня так, как та ноябрьская ночь… И я понял не только то, что сам хожу у края пропасти – я стал постигать, что идеей великой революционной целесообразности прикрываются дела невыносимые, преступные, ужасные.
В тридцатых годах был у меня знакомый, ну, скажем, приятель, старый чекист в больших чинах. И вот его взяли. Ну что ж, думал я тогда, значит, провинился. Скоро узнаю: забрали его жену и трехлетнего ребенка. И ехали они зимой в товарных вагонах через стылую Сибирь вместе с другими женами и детьми. И матери телами своими обогревали детей.
Этого я не мог ни понять, ни, тем более, одобрить. Это было за пределами человеческого понимания вообще. А вскоре стало ясно, что это не единичный факт, а чудовищная система… А после той ноябрьской ночи я никак не мог вести себя с той непринужденностью, с тем чувством внутренней свободы, с каким вел себя в предшествующие годы, “с младых ногтей своих”, как говаривал Горький. Что-то оборвалось во мне».
Михаил Андреевич Суслов и после смерти Сталина своим близким таких историй не рассказывал. Массовые репрессии он осудил только в хрущевскую эпоху – так, словно только что об этом узнал.
В 1937 году передовая статья «Правды» объясняла:
«Ни одна неполадка, ни одна авария не должны пройти для нас незамеченными. Мы знаем, что агрегаты сами не ломаются, котлы сами не взрываются. За каждым таким актом спрятана чья-то рука. Не рука ли это врага – вот первый вопрос, который должен возникнуть у каждого из нас».
Повсюду искали вредителей. Аварии и выпуск некачественной продукции становились поводом для возбуждения уголовных дел. Арестованные безоговорочно признавали свою вину. Они рисовали грандиозную картину разрушения «вредителями» экономики страны, создавая Сталину роскошное алиби, которого хватило на десятилетия.
