потом тренировалась в городе и в конце концов добралась до отцовской собственности. Не злоупотребляла, но иногда все же брала.
Тем более что сегодня ей все равно было не избежать войны.
Стук двери прозвучал как выстрел. В подъезде на ступеньках лежал мужик в теплом полушубке, и Дана с брезгливым страхом пробежала мимо, не принюхиваясь. Набрала полные легкие воздуха перед квартирой, словно собиралась шагнуть со скалы в пропасть над затопленным железнорудным карьером, где так любила загорать с подругами в жарком, переполненном солнцем июле.
Задергались, заплясали губы – Дана даже полюбила масочный режим за то, что могла прятать нервные тики под голубоватой тканью и не ловить на себе чужие взгляды, сочувственные или осуждающие. Хотелось сбежать: напроситься к девчонкам-волонтерам, к подругам, уехать в хостел или другой город… Дана ненавидела эти мысли и гнала их от себя, едва только доносился их слабый, дрожащий отзвук. Малодушие и трусость.
Заходи.
Она жила в этой квартире на третьем этаже всю жизнь, но так и не научилась перешагивать через порог спокойно, чувствовала, будто просовывает голую ладонь сквозь прутья. Вроде бы и обои те же самые, мягко-старые и выцветшие, и брат с сестренкой наверняка давно спят, и узорчатый палас листвой шуршит под ногами – это же знакомое, родное.
Но нет. Клетка.
В гараже они с Кристиной и Машей быстро разобрали короб, хотя вещи и цеплялись за двери, за разбросанные то тут, то там инструменты, за чужую память. Дана споткнулась о какую-то трубу и чудом не разбила лоб о нависающую балку. От холода коченели ладони, изо рта облаками рвался пар, над головой едва светило белизной, а через распахнутую дверь в железную коробку гаража заползал промозглый вечер. Маша торопилась домой, Кристина шипела из-за каждой мелочи, Галка была на работе. Но даже там, в холоде и вялых препирательствах, Дана чувствовала себя спокойно. Она готова была до утра разгружать вещи старенькой Анны Ильиничны, только бы не возвращаться сюда.
В квартире не шевелился даже воздух – Дана взмахнула рукой, разгоняя его, но он остался тихим и недвижимым. Плохой знак. Ни капающего крана в ванной, ни скрипа соседских шагов над головой, ни воя сигнализации с улицы. Мелкие спят, а родители наверняка смотрят на диване телевизор. Быть может, они уже уснули, отец с утра уйдет на работу, и с Даной все будет хорошо.
Малодушие. И страх.
Разувшись, Дана пригладила колючий ежик волос, расслабила лицо – губы все еще не слушались. Она шагнула в большую комнату, и у кресла сразу вспыхнул детский ночник, розово-голубое мерцающее облако. Даже слабая вспышка резанула по глазам, и Дана заслонилась от нее рукой.
Отец сидел в кресле и смотрел не отрываясь.
Широко расставленные ноги, барабанная дробь пальцев по мягкому подлокотнику, полый пустой звук – наконец хоть что-то зазвучало в комнате, а ведь Дана боялась, что звуки у нее забрали вместе со всем остальным. Она как-то издалека подумала, что отец сейчас разбудит мелких,
