сказать, – честно ответила Хелен, на мгновение задумавшись. – Это тебе придется выяснить самой. Но ты попробуй и… Может, будешь называть меня «Хелен»? – добавила она. – «Тетя» – неприятное обращение. Мои тетки никогда не вызывали у меня теплых чувств.
– Да, я хотела бы называть вас «Хелен», – ответила Рэчел.
– Ты считаешь меня очень черствой?
Рэчел припомнила моменты, когда Хелен была не способна что-то понять. Причиной, как правило, была почти двадцатилетняя разница между ними, из-за которой миссис Эмброуз относилась к некоторым важным вопросам слишком иронично и спокойно.
– Нет, – сказала Рэчел. – Кое-что вы не понимаете, конечно…
– Конечно, – согласилась Хелен. – Ну вот, теперь ты можешь быть сама собой, – добавила она.
Образ своей собственной личности как чего-то существенного и постоянного, отличного от всего остального, непоглотимого, как море или ветер, – этот образ возник в сознании Рэчел, и ее охватили волнение и радость от мысли, что она живет на свете.
– Я м-могу быть сама с-собой, – заикаясь, начала она, – независимо от вас, от Дэллоуэев, и от мистера Пеппера, и от отца, и от моих тетушек, и от всех них? – И она провела рукой по странице, населенной политиками и военными.
– Независимо ни от кого, – серьезно сказала Хелен. Затем она воткнула иголку и изложила план, который пришел ей в голову во время разговора. Вместо того чтобы тащиться по Амазонке до какого-то раскаленного тропического порта, где надо лежать весь день взаперти и отгонять веером насекомых, было бы разумнее пожить с Эмброузами на их приморской вилле, где среди других преимуществ будет и сама миссис Эмброуз, которая окажется весьма кстати, чтобы… – В конце концов, Рэчел, – оборвала она сама себя, – глупо делать вид, что из-за этих двадцати лет разницы мы с тобой не можем разговаривать как люди.
– Можем, потому, что мы по душе друг другу, – сказала Рэчел.
– Да, – согласилась миссис Эмброуз.
Сей факт и еще несколько других стали ясными благодаря двадцатиминутной беседе, хотя из чего именно они вытекали, сказать было невозможно.
Но это было так, и через пару дней обе вполне серьезно решили, что миссис Эмброуз стоит разыскать зятя. Он сидел в своей каюте и работал – с важным видом водил толстым синим карандашом по тонкой бумаге. Стопки бумаги лежали повсюду – справа и слева от него, а огромные конверты были так набиты бумагой, что извергали ее на стол. Над Уиллоуби висела фотография – голова женщины. Из-за того, что ей пришлось неподвижно сидеть перед фотографом-кокни, она собрала губы в смешной сморщенный кружочек, а глаза по той же причине смотрели так, будто все происходившее казалось ей нелепым. Тем не менее это было лицо интересной женщины с ярко выраженной индивидуальностью, и она, несомненно, отвернулась бы и посмеялась бы над Уиллоуби, если бы могла встретиться с ним взглядом. Он, однако, посмотрев на фотографию, тяжело вздохнул. Всю свою деятельность – большие
