это коснётся ардана. Если я приму косу Сенды, то, возможно, подпишу ему смертный приговор. Ему и всем, кого люблю. Поэтому я никогда не признаюсь королю, где именно училась эти годы, и не отвечу ни на одно из писем моей замечательной Ви.
– Мне не хочется романтических отношений, Лар. Слишком много нервов и времени уходит на учёбу.
– Это ложь. Скажи мне правду! – сердито потребовал он.
Что я могла ему сказать?
– Ты не в моём вкусе, Лар. Прости. Как и Зиталь. Как и Хирут. Как и другие мальчики, которые делали мне предложения.
– Но этот синеволосый хлыщ – он в твоём вкусе, так? Интересно, почему? Что в нём есть такого, чего нет во мне?
– Он гайрон. Мне нравятся гайроны, – тихо ответила я. – Прости, Лар. Мне очень жаль.
Лицо проклятийника перекосилось от обуявших его эмоций.
Да, гайронов в Аллоране не особо любили, и нам с Сендой порой доставались гаденькие шуточки и подколы на эту тему, как и всем остальным беловолосым студентам.
– Это глупо. Любить сущность, а не личность – это глупо, Вета.
Я лишь развела руками.
Сенда покачнулся, перекатившись с носков на пятки и обратно, а потом молча направился в лавку. Вот только я за ним не пошла. Не захотела. Развернулась и отправилась обратно к себе. Встреча с Ярцем вскрыла старую рану, которую я уже давно считала зарубцевавшейся.
Аливетта Цилаф!
Для начала позволь мне выразить своё восхищение. Я недооценил тебя. И у меня было три долгих дня, чтобы понять, насколько сильно я ошибался в представлениях о тебе, маленькая хитрая гайрона, достойная дочь своего древнего рода.
Знаешь, первый день в той каскарровой лодке я мечтал тебя убить. О, сколько чудесных и изощрённых способов я придумал! Ты, как Цилаф, оценила бы полёт фантазии. Если бы мне удалось тогда справиться с параличом, я бы вернулся и взял штурмом хоть Нинарскую Академию, хоть твой проклятый Цейлах, чтобы добраться до тебя и задушить. Отомстить за свою слабость и порушенные планы.
На второй день я принялся размышлять о своей жизни. Те вопросы, что ты мне задала… я гнал их как можно дальше от себя, но непроизвольно всё равно раз за разом возвращался к ним. На третью ночь прошёл жуткий ливень. Когда он закончился, я лежал в практически затопленной лодке посреди тёмного ночного моря, и над головой были лишь безмолвные звёзды, такие же неподвижные и бессильные, как я сам. Я решил, что умру. Переохлажусь, утону или попаду под киль корабля. Я попрощался с жизнью. Довольно дерьмовой жизнью, если быть откровенным. Но весёлой, этого не отнять.
Рядом со мной несколько раз загорались почтовые порталы, и я вдруг очень ясно осознал, что когда умру, никто, кроме отца, не станет горевать. За мою смерть поднимет кружки мой экипаж, но никто не проронит даже жалкой слезинки.
И отчего-то стало больно, что я не стою ни одной слезинки, Аливетта.
Когда
