– вздыхала елочка. … «Да, расти, расти и поскорее сделаться большим старым деревом – что может быть лучше этого!» – думалось елочке. Каждую осень в лесу появлялись дровосеки и рубили самые большие деревья… Потом их укладывали на дровни и увозили из леса. Куда? Зачем?
…Один аист сказал: «Я встречал на море много новых кораблей с великолепными высокими мачтами»…
Незадолго до Рождества срубили несколько совсем молоденьких елок… Все деревца были прехорошенькие, их не очищали от ветвей, а прямо уложили на дровни и увезли из леса. «Куда?» – спросила ель.
…Подошло очередное Рождество, и елочку срубили первую… Явились двое разодетых слуг, взяли елку и внесли ее в огромный великолепный зал; повсюду были расставлены кресла-качалки… Явились слуги и молодые девушки и стали наряжать ее… «Как заблестит, засияет елка вечером, когда зажгутся свечи!» – сказали все.
А поутру ее вытащили из комнаты, поволокли по лестнице и сунули в самый темный угол чердака, куда даже не проникал дневной свет… И она прислонилась к стене и все думала, думала…
Она вспоминала счастливую молодость в лесах, веселую рождественскую ночь и вздыхала. «Все прошло, прошло! – сказало бедное дерево. – И хоть бы я радовалась, пока было время! А теперь все прошло!»[33]
Я купила настоящие детские книги и сотни раз читала и перечитывала их Леонине. Ни одной девочке на свете не рассказывали столько историй. Это стало нашим ежедневным ритуалом, моя дочь никогда не засыпала без истории. Даже днем она прибегала с книжкой в руках и лепетала: «История, история…» Я сажала ее на колени. Мы вместе открывали книгу. И Лео затихала, завороженная словами.
Я закрыла «Правила виноделов» на двадцать пятой странице и спрятала в ящик как обещание, а снова открыла, когда Леонине исполнилось два года. И больше не закрывала. Я и сегодня перечитываю Ирвинга несколько раз в году. Его герои стали моей приемной семьей. Доктор Уилбур Ларч – мой любимый отец. Приют Сент-Клауд в Мейне воображение превратило в дом моего детства. Сироту Гомера Уэлиса – в старшего брата, а нянек Эдну и Анджелу – в теток.
Такова королевская привилегия сироты. Он волен делать что хочет, в том числе выбирать себе родителей.
Роман Ирвинга «удочерил» меня. Не знаю, почему никто ни разу не сделал этого в реальной жизни и зачем соцработники переводили меня из одной опекунской семьи в другую. Неужели родная мать периодически давала знать, что никогда не откажется от родительских прав?
В 2003 году я поехала в Шарлевиль-Мезьер с твердым намерением узнать ее имя. Увы – папка с делом, как я и предполагала, оказалась пустой. Ни письма, ни памятной безделушки, ни фотографии. Ни слова «прости». Эту папку могла бы открыть и моя мать, если бы захотела. Я положила внутрь мой роман о воображаемом обретении семьи.
28
Нет такого одиночества, которое нельзя разделить.
Тем утром хоронили
Перевод с датского А. В. Ганзен.
