Эх, петли надо бы маслом смазать, да что раньше-то не заметил? Ладно, с этой задачей Зибор сам справится.
Данута, кормящая младших пшенной кашей на молоке, лишь мазнула по мне красными глазами. Альга жадно присосалась к ее полной груди и уютно покоится на загорелых руках, не позволяя жене резко двигаться – младенец уже устал и хочет спать. Так что жена даже не пытается встать из-за стола, направив свой взор в пол – упрямица, не желает показывать слезы.
Ее можно понять, у самого сердце из груди рвется. С моим уходом жене и детям придется несладко… Насколько – я и представить не могу. Правы были соседки, не стоило брюхатить Дануту каждый год! Теперь не столько голодных ртов пришлось бы выкармливать. Эх, проклятая война!
– Кушаете?
В ответ лишь кивок.
– Если не хочешь разговаривать, могу и уйти. Заночую на сеновале.
На этот жена вновь промолчала, но глаза подняла. И столько в них плещется невысказанной боли, что у самого сердце в очередной раз защемило.
– Данута, ты же знаешь, выбора нет.
– Знаю…
Голос заплаканный. Да и у средненьких, что сидят на дальней скамье и ждут своей очереди за столом, глаза какие-то красноватые… И дорожки от слез на щеках еще не просохли.
Старшие пока работают.
– Ладно, пойду проверю Вихря да снаряжение подгоню.
– Приходи.
На этот раз в голосе Дануты отчетливо слышится просьба.
Выйдя на крыльцо, я неторопливо подошел к Зибору, разгружающему телегу. Крепкий, чуть долговязый парень, хорошо вытянувшийся за последний год, работает легко и быстро. Вот только и он подозрительно шмыгает носом.
– Сынок!
Мальчишка обернулся на голос. Так и есть, плачет. Практически беззвучно, по-мужски.
– Иди сюда.
Пацан молча бросается вперед и что есть силы крепко меня сжимает. В ответ так же крепко обнимаю сына, ласково глажу по голове.
– Сынок, ты же знаешь, завтра ты станешь старшим в семье мужчиной. Так что крепись, тосковать будет некогда, хозяйство на тебе. Бери в поле Войцека, он будет тебе хорошим помощником.
Мальчишка застенчиво улыбнулся:
– Как я тебе прошлым летом?
– Надеюсь, не хуже.
Какое-то время, обнявшись, мы просто молчим. Да и зачем слова, если каждому из нас и без того понятны чувства другого? Наконец с трудом прочистив горло, чтобы голос не дрожал, подталкиваю сына к двери:
– Иди, средние небось уже поели. Я сам распрягу кобылу.
Зибор вновь молча кивнул.
Раздав часть травы скотине, оставшуюся вываливаю перед воротами, пусть сушится – завтра к вечеру станет уже душистым сеном. Завтра к вечеру… Я буду далеко от дома.
Но гневаться на судьбу нечего, по крайней мере, я ухожу из семьи в числе последних.
