вернусь туда обязательно, как только сумею – вернусь. Но так и не вернулся.
– Вставай, Джим, и давай-ка дверь закроем, – сказал Мак. – Мы к Уилсону подъезжаем. Не стоит железнодорожную полицию лишний раз раздражать.
Совместными усилиями они задвинули дверь, и в вагоне внезапно стало тепло и сумеречно. Вагон дрожал, как корпус гигантской виолы; постукивание колес на рельсовых стыках стало реже, потому что поезд теперь шел по городу и сбавил скорость. Трое мужчин поднялись.
– Мы здесь выходим, – объявил главный и, толкнув дверь, приоткрыл ее на фут. Два его спутника скользнули вон. Главарь повернулся к Маку: – Надеюсь, ты на меня зла не держишь, приятель?
– О чем речь!
– Ну, бывай. – Скользнул прочь и он, а уже приземлившись, крикнул: – Сукин ты сын трёхнутый!
Мак рассмеялся и, потянув дверь, почти задвинул ее. Какое-то время поезд катил плавно, и ритм колес, постукивающих на стыках, участился. Мак вновь открыл дверь пошире и сел на солнышке.
– Красиво это он, ничего не скажешь! – заметил Мак.
– А ты и вправду чемпион по боксу? – спросил Джим.
– Господи, да какое там… Просто парень этот – слабак и недотепа. Вообразил, когда я с ним бумагой поделиться хотел, что это я с испугу, что боюсь его очень. Это уж, считай, общее правило. Хотя бывает, конечно, что оно и не срабатывает, но в большинстве своем те, кто пытается на испуг взять, сами тебя боятся. – Он обратил к Джиму добродушное, с крупными тяжелыми чертами лицо. – Не знаю, как так выходит, но почему-то всякий раз, как с тобой разговор завожу, я либо ораторствовать начинаю, либо поучать…
– Да ладно тебе, Мак! Слушать – это по моей части, черт побери!
– Надеюсь, что так. Нам в Уивере слезать придется и ловить товарный, что на восток идет. Это миль через сто будет. Если повезет, до Торгаса ночью доберемся. – Вытащив кисет, он скрутил себе самокрутку, стараясь, чтобы порывом ветра не вырвало из рук бумагу. – Закуришь, Джим?
– Нет, спасибо.
– Никаких вредных привычек, да, Джим? А ведь не святоша, поди… С девчонками-то хоть знаешься?
– Нет, – ответил Джим. – Когда очень уж припекало, в бордель ходил. Не поверишь, Мак, но я сызмальства, как взрослеть начал, боялся девушек. Наверно, боялся в ловушку попасть.
– Из-за красотки какой-нибудь?
– Нет. Понимаешь, со всеми приятелями моими такое случалось. Все они тискали девчонок где-нибудь на складах, зажимали их в углу за рекламными щитами, добиваясь того самого. Рано или поздно девчонка залетала, и тут уж пиши пропало. Точка! Я боялся, Мак, в ловушке очутиться, как мать моя или старик-отец – квартира двухкомнатная, дровяная плита… Господи боже, разве ж я о роскоши мечтал какой? Я только не хотел получать тычки и затрещины, не хотел, чтобы дубасили меня. Не хотел жить жизнью, какой, я знал, жили все парни вокруг: по утрам завтрак с собой захватить, кусок пирога непропеченного, несвежий кофе в термосе…
– Если так, то
