что я узнаю и увижу здесь.
Мысленно я написала название: «Дневник боли и свободы». И уже хотела бежать в комнату, чтобы начать писать, как ко мне обратилась девушка в купальнике с высокой талией, какие носили в середине двадцатого века. С формами пин-ап модели и белоснежной шапкой волос а-ля Мэрилин Монро, она как будто бы сошла с открытки 50-х годов.
– Если жить в Париже, то ты бы предпочла как в «Молода и прекрасна» или как в «Мечтателях»?
– Как в «Мечтателях», конечно!
– До приезда сюда вся моя жизнь была похожа на «Молода и прекрасна», не буду подробно объяснять, ладно? А сейчас я как будто очутилась в «Мечтателях», где меня окружают понимающие интеллектуалы.
Меня немного смутила ее откровенность. Но потом я подумала, что в этом есть какое-то очарование. Ведь мы не знаем друг друга и можем представляться с той стороны, с которой захотим. Можно заново выстроить свой образ, не стесняясь приправлять его горькими или обжигающими специями – чем грязнее и фриковатее получится, тем лучше.
– Понимаю.
Лера слепяще улыбнулась, кокетливо поведя бледным плечиком в веснушках, и обратилась ко Льву с просьбой намазать спину солнцезащитным кремом.
«Молода и прекрасна»…
Я стала размышлять, как можно использовать мою зависимость от широкой груди надежных мужчин, находящихся в кризисе среднего возраста. Не надо быть Фрейдом, чтобы понять, что это от отсутствия отца, но…
Я не знала его совсем. Я не понимала, чего лишилась в детстве, тем более что большинство моих знакомых девочек также воспитывались только мамами. Я не знала, как это иметь папу, а поэтому и не могла написать о том, чего у меня не было. Именно у меня, а не у абстрактной девушки, лишенной отцовской заботы. По чему я должна тосковать? От чего у меня щемит в груди, когда я вижу любящих отцов с их сиропно-сахарными дочурками? Ведь я не знаю, как они живут в быту, как отец принимает участие в жизни дочки. Я чувствовала, что глубоко в себе я знаю ответы на все вопросы, но вытаскивать их будет так больно и уже бесполезно. Если я просто отпущу это, то не смогу оправдывать все, что происходит в моей личной жизни. Не смогу винить в этом Его. А мне нужна эта заноза, чтобы творить.
Я всегда любила рефлексировать. Отлично понимала причины своего поведения, отношения к жизни и другим людям, но не хотела ничего менять. Докапываясь до самой сердцевины боли, болезненно кайфовала от мысли, что из этого выйдет красивая трагедия.
В подростковом возрасте я радовала психолога (это был бесплатный психолог из маминого интерната, к которой она меня водила, потому что «она у меня какая-то не такая; боюсь, наркоманкой станет») своей рассудительностью и логичностью.
После сеанса она говорила:
– Видишь, ты все понимаешь. Осталось самое простое – отпустить и жить дальше.
Я делала вид, что всех прощаю, и отца, и маму, чтобы перестать ходить к этой рыхлой даме с руками, похожими на зефир, и запахом сладкой жвачки. Но ночами
