пальцем по моим губам и сказала:
– Ты больше меня знаешь, а меня допытываешь. Может глухаря она убила?
Она зашла мне за спину и провела пальцем по спине.
– А тебе не поздновато тесто месить? Утро для этого дано.
– Не лезь в бабьи дела.
– Бабьи? Небось кукла на меня должна быть похожа?
– Не кукла, а житник.
Накидка на ней была короткой, виднелись спелые манящие ляжки. Она прыгнула на меня, я уклонился, лишь схватил ее рукой за руку.
– Не-су-ражный ты-ы-ы, – сказала она, складывая губы трубочкой и растягивая звуки.
– Мокошь за нами подсматривает, – и я кивнул на деревянного идола древней богини магии и колдовства, что любила стоять на пороге между миром живых и миром мёртвых.
Она толкнула идола. На мгновение замешкалась и снова взлетела, как на батуте. В этот раз попытка ей удалась, – она запрыгнула мне на шею и наклонившись к моему лицу, жарко захватила своими губами мои губы, а потом зажала мой язык своим языком, и оттолкнула:
– Не ходи ко мне, шельмец, я тебе вильми, да рогачем-то двину.
– Знамо дело, с ухватом баба – хоть на медведя. Ночь наша, если утром будет Веселина.
– А ты искал? Да? – она спрыгнула с меня, и протянула крынку с водой. – По льнищу пройди, может там.
Никогда не пробовал такой вкусной воды, – напился, и лежал, распластавшись на полу. Она забралась задним местом на мое лицо. И начала тереться им, будто ее одолевала чесотка. Мое лицо утонуло в ее горячей промежности, и я потерял чувство реальности.
Я смог сделать глубокий вдох, когда она выскочила из комнаты. Вернулась с охапкой душистых трав. Стала засыпать меня растениями, зачем-то, не знаю, зачем. Но на этот случай у нее были заготовлены наговоры. Поднялся пар, как в бане. Да мы и были в бане. От жаркого воздуха с меня ручьями лил пот. Трава намокла и сползала с меня плотными слоями. Тела я не чувствовал, хозяйку потерял из виду, – в глаза стекали струи воды, я не успевал их смахивать.
…В сарафане она возилась у печи. Потом достала с припечка чугунок.
– Лукиан! Я житники давиця пекла. Мой троежитник в пече послаще будет, отведай.
Она обращалась ко мне, как к Лукиану, который сгинул давно. Если она Евлампия, то я участник зловещего сценария. Ведь супруги погибли молодыми.
– Я не Лукиан.
Она посмотрела мне то ли на рот, то ли на подбородок, и хмыкнула.
– Тебе не стыдно было лезть в мою постель?
– …
Похоже ответа она не ждала, в движениях появилась нервозность, когда кормила меня с руки, отламывая кусок, макая его в сметану и закладывая мне в рот.
Уделала меня в сметане, облизала, как кошка, вскочила и захохотала.
Вернулась с кувшином воды или скорее отвара какого-то. Отпаивала меня.
Я поглядывал в окно, я знал, что такие ночи любит Луна, не только призраки этого дома. Я услышал гармониста со своей веселой компанией.
Тогда
