хотел высказать много чего, но Дрейк посмотрела на парня сурово. Тем самым встала костью в горле у его гордости. Он сплюнул на асфальт, пробубнил себе под нос невнятные ругательства и, махнув рукой, направился в дом.
Татум умела быть убедительной, но презрительно сощурилась парню вслед: он должен был бороться за подругу, а не оставлять ту в невменяемом состоянии с незнакомкой. Пусть так и будет лучше – он этого знать не мог.
Ехать было недалеко. Ева, завалившись на заднее сиденье, сразу закемарила, Тат смотрела в окно. Лишь вздрогнула, когда Ева поднялась посреди поездки и улеглась к ней на колени. Пробормотала: «Странно, но тебе хочется доверять», – и уснула.
Когда их высадили по адресу, Дрейк попросила таксиста подождать, заботливо прописала девчонке пару легких пощечин, чтобы та разблокировала телефон. Дозвонившись до подруги Евы, попросила ту спуститься к ним.
В душные сумерки выпорхнула заспанная, укутанная в плащ пепельная блондинка. Татум загляделась на секунду: девочка будто светилась изнутри. Мягкие черты лица, миниатюрное строение тела – Надя напоминала ангелочка.
Она начала что-то спрашивать, проснувшаяся Ева стала отвечать, а Дрейк решила в диалог не вступать: на эти сутки лимит драмы был исчерпан. Она только перекинулась с блондинкой слишком взрослым для их лиц, уставшим, понимающим взглядом и села в такси.
Спину до сих пор жег фантом – она почувствовала его еще там, у дома, пока усаживала Еву в машину. Усилием воли не обернулась, потому что догадывалась, что у взгляда этого – темная радужка.
Глава 2. Грязное пятно буквальности
Дрейк нравился мамин гороховый суп. Нигде такого больше не было. На вкус он был как дом, уютные семейные вечера и выздоровление. Мама его готовила, когда Татум в детстве после болезни шла на поправку. Гороховый суп ассоциировался у Дрейк с восстановлением. Когда просыпаешься утром и понимаешь – рубеж пройден. В горле почти не першит, нос дышит сам, и аппетит просыпается зверский.
Татум отхлебнула очередную ложку супа, кивая на реплики сестры за ужином. Поняла – в горле почти уже не першит. Она дышит сама, и аппетит к жизни просыпается тоже.
С возрастом болезни стали тяжелее. Потому что душу простыми каплями не вылечишь. Можно эти раны протирать спиртом изнутри, но так боль снимается только временно.
Дрейк любила мамин гороховый суп. Он напоминал о том, что рубеж пройден.
– Вас точно отвозить завтра не нужно? – Лилия участливо нахмурилась, Ника недовольно закатила глаза.
– Ну ма-ам! Не пять лет уже, справимся.
Татум улыбнулась в кулак.
Дети не ценят родительскую заботу. Она тоже не ценила, зато сейчас впитывает ее как губка. Если бы не «взрослая и самостоятельная» Ника, она бы с радостью поехала в универ с мамой. Пять тебе или двадцать пять – первый день в любом месте нервозный. И хочется, чтобы мама была рядом.
Лилия
