не хочу возвращаться в те дни. Меня утешало лишь то, что я была там с Нессой, Дунканом, Квентином и Анжеликой, полностью потеряв чувство изолированности, позицию стороннего наблюдателя, ибо во мне нуждались, и спонтанность. В прошлый четверг мы приехали сюда, и давление спало; ощущение жизни, но без особых перспектив. Одно из специфических свойств смерти – то, как она наполняет нас ощущением кратковременности существования и погружения в безмерную пустоту, в небытие. Вот с чем я намерена бороться. Как? Как воплотить в жизнь свои заявления о том, что я не отступлю ни на шаг, не поддамся небытию, пока есть за что держаться?! Конечно, речь о работе. В понедельник я погрузилась в «Конгрива», а сегодня утром почти закончила его. Именно это, несомненно, не дает мотору заглохнуть. Как только я перестаю работать или вижу, что конец близок, начинается небытие. Мне приходится через день ездить в Чарльстон. Сидим в дверях студии. К счастью, очень тепло. Жаркий банковский выходной – убит ребенок в расцвете сил; гудят самолеты. Мысли о Джулиане претерпевают странные, необычные изменения: то он далеко, то близко; то он здесь, во плоти; то ощущение физического присутствия – его поцелуя и т.д. Потом я испытала некоторое облегчение, когда Том отверг его сборник эссе, ибо поняла, что дело было не в злости, а в обычной зависти550. Но как же это лишает будущего, как фокусирует взгляд на собственной жизни, за исключением Квентина и Анжелики. Странное физическое ощущение: как будто я жила в другом теле, а теперь его нет, и жизнь закончена. Полагаю, лекарством, как обычно, является погружение в жизни других людей и скрежет шестеренок мозга, но теперь необходимо подвести итоги и попытаться претворить свои задумки, то есть планы работы, в жизнь.
Что ж, осталось дописать последнюю главу «Трех гиней», которая сейчас видится холодной и жесткой. Попробую заняться этим завтра; потом допишу «Конгрива»; потом, говорят, заработаю £200 своим рассказом и, таким образом, доберусь до «Роджера» осенью.
Придет ли мне в голову еще один роман? Если да, то какой? Пока у меня лишь одна идея на сей счет: в нем должны быть и диалоги, и поэзия, и проза, причем все очень разные. Больших никаких длинных, сильно проработанных книг. Но у меня нет вдохновения, и я буду ждать, не переживая, если этот импульс так и не возникнет, хотя подозреваю, что в один прекрасный день меня охватит прежний кураж. Я больше не хочу писать художественную прозу. Хочу изобрести новый подход к критике, но ясно одно: никогда больше я не буду писать «в угоду» кому-то; отныне и навеки только я себе хозяйка.
Родкер551 вгрызается в «Hogarth Press». При первом же укусе Джона мы так оторопели, что, подозреваю, оставим издательство за собой и просто сократим его деятельность. Родкер – коммунист. Любой другой человек, который прикладывает руку к работе издательства, сразу вызывает подозрения. Сегодня мы едем в Чарльстон; Клайв во Франции с Дженис; Дункан в Лондоне; Несса сегодня одна. Очень жаркий день, добавляю я, дабы отвлечься от мыслей о ней.
«Я буду весела, но никогда больше не буду счастлива».
Перед отъездом в Испанию Джулиан Белл собрал три длинных полемических эссе, включая воспоминания о Роджере Фрае, отвергнутые Вулфами (см. 22 января 1937 г.), которые, как он писал Квентину,
Джон Родкер (1894–1955) – поэт, печатник и издатель ограниченных тиражей произведений писателей-модернистов.
