стеме Ridero
Игорь Всеславьевич и Злокачественная опухоль
1
А из тых лужаечков московскиих,
А из той столицы хлебосольной,
Золотой, богатой да деньжищной
То не вьюги-ураганы вырывалися,
То не звери-твари, птицы-птахи показалися,
Из тюрьмы-централочки, из óной Бутырочки
Выходил на свет божий
Удалой добрый молодец Игорь сын Всеславьевич.
Возвращался он домой Ярославскою дорогою
Да на тую дивную прописнý сторонушку
В Аляксандровску топерче во слободушку.
А он шел по улочке Стрелецкой
Мимо переулочков узéньких,
Подходил ко дворику знакомому.
Во том во дворике стоит домишко плохонький,
Да покореженный, да перекошенный,
А вкруг домишко там заборчик неухоженный,
Да и подгнивший, да и поваленный.
А уж на том крылечушке через-ступенчатом
Встречает его матушка родная,
Старá дóбра матушка встречает,
Слезинку утирает, слово молвит:
– А й здравствуй, чадо же моё ты ненаглядное,
Любимый мой сыночек Игорь свет Всеславьевич!
Спроговорит он Игорь свет Всеславьевич:
– А й здравствуй-тко, родная моя матушка,
Да разлюбезна стара добра матушка!
Как тут они целуются да обнимаются,
Как тут идут они с крыльца через-ступенчата
Во ту во горенку за столик-то кленовыий.
И воспрошает Игорь сын Всеславьевич:
– А и как вы без меня живали-поживали?
А и как вы здесь ненастье коротали?
Отвечает тогда стара добра матушка:
– Вот три годочка да ишшо два годика
Как нé быть от тебя да малой весточки.
Уж как я плакала, рыдала безутешная,
А с той ли красной утренней зори
Во чисто поле глядючи.
Да и пошла во чисто поле по сырой росе
Ко лесу ко тому дремучему,
А ставши средь колпóвистых дубрав,
Тут очертилася чертою призрачной
Да заговаривала лютую тоску-кручинушку,
А й гробовую же тоску я зычным голосом:
«Будь ты, моё дитятко, Игорь сын Всеславьевич,
Светлее солнца ясного, милее вешне дня,
Светлее ключевой воды, белее воска ярого,
А й да покрепче камушка горючего Алатыря.
Будь ты, моё дитятко, Игорь сын Всеславьевич,
Топерче етим словом нунь волшебныим —
Во нощи и полýнощи, во часу – получасьи,
А й по пути в дороженьке, во сне и на яву —
Укрыт от силы вражия, от горя, от беды,
От смерти да напрасныя собережен – то был,
От потопленья на воде да сохранен-то был,
И от сгорания в огне еще спасен-то был.
А будь моё словечко покрепчее стали,
Могучее богатыря и тяжелее золота.
А вздумает кто обморочить моего дитятку,
А возжелат кто узорóчить моего дитятку —
Тут скрыться же тому за горы Араратские,
Во бездны преисподние сгинуть и пропасть!»
А с тем-то тайным волхвованьем сердце успокоилось.
Живу как боженька велит – хожу в церковенку,
Еще с соседушками я веду беседушки
Да получаю от властей нúщенску пенсию.
Еще-ка соберу грибы-стекляшечки,
А сдамши бутыльки – куплю я хлебушек,
Поемши хлебушка – сыночка вспоминаю,
Да к батюшке твому схожу на кладбище
А и поправлю холмик на могилке-то…
Так причитала стара добра матушка
и без дела не сидела, собрала на стол.
Ложила нá стол сахарны всё яствушки
Дюже великие всё угощенья-кушанья:
Головочку лука репчáтого,
Корочку хлебца черного,
Белой соли щепоточку
Да кружку водицы колодезной.
То-то славное пированьице!
Стало удалому молодцу то за обиду,
Стало Игорю Всеславьев-сыну за досаду.
Пословечно он да выговариват:
– А й же ты, стара добра матушка!
Прими сына твоего прощенье-разуменье,
Прощеньице дитятки нóне глупого.
Уж я гулял по стольне-граду, гулял вольныим,
Ведь
