инноваций и растущего спроса процесс экономического роста, который привел во второй половине XIX века от подражания стране-первопроходцу Великобритании на континенте к общеевропейской модели развития14.
Дуглас Норт и Роберт Пол Томас (1973): индустриализация как побочный продукт формировавшейся в Европе на протяжении столетий институциональной рамочной системы, которая гарантировала личные права на владение и, таким образом, эффективное использование ресурсов15.
Не у всех этих теорий постановка вопроса одна и та же, не все они используют и понятие промышленной революции16. Объединяет же их (за исключением Норта/Томаса) примерная хронология, где эпоха с 1750 по 1850 год составляет приблизительные рамки великого перехода. Одни подчеркивают глубину и драматизм разрыва (Маркс, Поланьи, Ростоу, Ландес) – их теории можно назвать «горячими». Другие остаются «холодными», видя долгую предысторию и скорее постепенный переходный период (Шумпетер, Байрох, Норт/Томас). Исходная ситуация накануне перемен характеризуется по-разному: феодальный способ производства, аграрное общество, традиционное общество, домодерность. Соответственно, различным образом видится и конечная фаза: капитализм как таковой, промышленный капитализм, научно-индустриальный мир, или, как у Карла Поланьи, которого сама индустрия интересовала меньше, чем механизмы регулирования в обществе, власть рынка.
Наконец, теории отличны и в том, в какой степени их создатели в реальности применяют их в глобальном масштабе. Теоретики при этом обычно позволяют себе больше, чем историки. Маркс ожидал нивелирующего прогрессивного развития в различных частях мира от революционного разложения феодализма промышленным капитализмом – и лишь в поздние годы он упоминал о возможном азиатском особом пути («азиатский способ производства»). Среди новых теоретиков Ростоу, Байрох и Гершенкрон в наибольшей степени были готовы высказываться по поводу Азии. Ростоу, впрочем, делал это очень схематично, мало интересуясь структурными особенностями национальных путей развития. Далеко не всех теоретиков занимал вопрос дихотомий: почему Запад развивался динамично, а Восток якобы остался статичным, или, иначе говоря, «почему Европа?» – тема, постоянно остававшаяся в центре обсуждений начиная с позднего Просвещения и Гегеля. Лишь Норт/Томас (скорее имплицитно) и прежде всего Ландес, особенно в его поздних трудах, считают эту проблему центральной17. Байрох не рассматривает отдельные, закрытые друг от друга и сравнимые на манер монад цивилизации, а подробно исследует, вслед за Фернаном Броделем, взаимодействия между экономиками – взаимодействия, которые он проблематизирует для XIX и XX веков как «недоразвитость». В отличие от Ростоу, Байрох в те же годы не предполагает, что весь мир в конечном итоге будет развиваться по одному и тому же сценарию, но скорее подчеркивает отличия. Гершенкрон не испытывает проблем с применением своей модели догоняющей компенсации отсталости к Японии; не-индустриализация интересует его столь же мало, как Шумпетера (кстати,
Шумпетер решительно отвергает это понятие:
