и лир сливался с глухим, словно ток крови, боем барабанов.
– Ну вот, теперь это кончено, – сказала она. – Иди сюда.
Я услыхал, как она шевельнулась на постели, и ответил:
– Нет, я уже вкусил отравы. Ты посрамила мое мужское достоинство.
Аромат ее волос приблизился, и я ощутил ладонь на своей шее.
– Что же ты сделала со мной, Матерь? – прошептала она. – Почему ты прислала ко мне дикого укротителя коней из небесного народа, синеглазого колесничего, не ведающего закона и обычая и ни к чему не питающего почтения? Ты ведь не знаешь ни сева, ни жатвы! Как люди могут поверить в будущий урожай, если не видали, как сеялось семя? Но мы уже сделали все необходимое, ничего большего от нас не ждут. Наступило время, когда можно порадовать себя.
Рука ее скользнула по моей. Она положила свою ладонь на мой кулак, схвативший меч, и разжала пальцы. Потом привлекла меня к себе, и я забыл о том, что научили ее всему этому ныне мертвые мужи, чьи кости лежали сейчас недалеко от нас – под скалой. Барабаны ускоряли свой ритм, и флейты еще пронзительнее завывали при каждом ударе кимвалов. В ту единственную ночь я узнал больше, чем за три года общения с девушками Трезена.
Глава 2
Когда свежим утром нас повели во дворец, я поглядел с верхней террасы на поблескивающую на воде солнечную дорожку и подумал: «Странно, я оставил дом всего лишь четыре дня назад, а уже стал царем».
Для нового царя в Элевсине ничего не жалеют. Дни его утопают в меду. Золотые ожерелья, инкрустированные кинжалы, шелковые туники из Вавилона, розовое масло с Родоса; танцовщицы забрасывают тебя цветами; певицы, чтобы ты наверняка понял хвалу, снова повторяют ее эллинскими словами. Юные девы вздыхают, словно царь – возлюбленный каждой из них. Старухи балуют его едой, словно он их родной сын. Спутники же, юноши знатных семей, которые прислуживают царю, почитают его, словно брата. Я не сразу заметил, что являюсь здесь не старшим братом, а, наоборот, младенцем, которого все портят. Поначалу я думал о другом.
Огромная опочивальня окнами выходила на юг. И, пробуждаясь на рассвете, я видел сперва, как розовеет за окном небо; затем, сев в постели, обнаруживал, что холмы Аттики уже окрасились пурпуром, а под ними сереет залив. Стены спальни были разрисованы розовыми цветами и черными спиралями; на полу черные квадраты чередовались с красными. На ложе из египетского черного дерева с накладными золотыми колосьями лежало сверху покрывало из циветтовых[53] шкурок, отороченных темным пурпуром. В ивовой плетенке за окном обитала птица с гладкими белыми перьями, отливавшими перламутром; на рассвете она посвистывала, а когда этого меньше всего можно было ожидать – говорила. Я всегда вздрагивал, а царица только смеялась. Первые лучи солнца буквально зажигали огонь в ее волосах, сильных и пышных, – поднять их можно было только двумя руками.
День я проводил в ожидании ночи. Иногда засыпал в полдень – до самого вечера; а потом не спал до зари. На брачном
