Отец рационально распределял остатки бесценных запасов своих сокровищ между всеми членами семьи. И робкая искра жизни не затухала, а продолжала биться в их маленьких телах негасимым огнем.
С приходом весны голод на украинских землях усилился. Оставшиеся в живых люди работали целый день за черпак сомнительной баланды. Первыми умирали мужчины – основные кормильцы семей, взвалившие на себя всю тяжесть непосильного труда и бремя глаз своих домочадцев. Тощие дети лежали в бессилии тел и напоминали призрачные листья бессрочно увядшей весны, так и не успевшей вызреть до совершенства лета. Люди ходили с мутным взглядом потухших глаз и ногами, словно налитыми свинцом. Случаи помешательства стали нормой. Умы людей не выдерживали непосильного страдания и засыхали в бессильной скорби. Из уст в уста переходили пугающие рассказы про женщину, жившую на окраине деревни. В отличие от сонных призраков односельчан, ее лицо всегда лоснилось сытым блеском, а глаза играли бессознательной улыбкой. Когда стал известен смысл, питающий эту безумную радость, ужас сковал сердца людей. Как оказалось, женщина дошла до бессознательного предела выживания. Доведенная до голодного помешательства, она заманила соседского ребенка в свой дом. Она пела ему сладкие песни о полной тарелке еды и обещала заплести красивые косички на светлой головке ребенка. Эту же голову она безжалостно отрезала, как только ребенок с голодными глазами переступил порог ее дома. В общем количестве людей, падающих без сил прямо на улице и там же умирающих, никто не доискивался детей, пропавших в лихорадочном смраде голодных дней. Дети исчезали, но у людей даже недоставало сил отправляться на поиски. И безумная пользовалась этим, наслаждаясь пиром каннибализма. Преступные результаты ее сытого вероломства окрылись совсем неожиданно. Она дошла до последней точки своего убийственного равнодушия и перестала даже закрывать дверь, животными рывками кромсая тело очередной жертвы. Сосед застал ее сидящей на полу в позе озлобленной собаки, стерегущей остатки своей добычи. Съеденные дети не успели написать на грифельной доске сельской школы еще ни единого слова в своей жизни. Они были для этого слишком малы. Они лишь расчертили на черном полу свою прощальную речь остатками костей. Мир утратил свои краски. Дом словно побледнел в монохромной скорби. И только в углу этого ада ярким взрывом отчаяния кричал ворох пестрых лент, сорванных с волос съеденных жертв.
Скоро людей перестали хоронить, сил на утомительную процедуру совсем не осталось. Иногда еще пригоняли подводы к пустующим домам и заставляли сгружать в них не только трупы, но и догоравшие в тумане жизни тела. Бабушка помнила, как на телеге, в завале тел, лежала умирающая женщина (даже скорее не женщина, а бесплотный дух) и тихим шелестом распространяла в темноту вечера свои последние слова: «Милый солдатик, не кидай меня в общую могилу
