на однокомнатную. Зла не держу, вот езжу поминать, пишу записки, свечки покупаю самые дорогие. Рискую партийной репутацией.
Она несколько раз жадно затянулась, овладела собой и снова заговорила:
– Дом ваш бывший теперь не серый, а бежевый, грязный и совсем не смотрится. Недавно вёз меня мой ухажёр по Метростроевской из «Арагви», я прям дом ваш не узнала. И барака уже нет, я поглядела. Да и раньше двора и барака с улицы не было видно. Прятался за вашим домом. Похоже, его давно снесли, или сам разрушился. Руина, как в нём люди жили, издевательство. Зла не хватает. Ну всё, побежала я, – заторопилась она. – Надо на работу вернуться. Подвезут товар, должна проследить, что куда, кому чего из начальства, кому чего нужным людишкам. И себя не обидеть. Вы меня поняли, Лёля. Если что надо достать – обращайтесь, звоните, не стесняйтесь. Через пару дней болгарские дублёнки будут, женские. Сейчас мужские идут. Не надо? Ладно, как-нибудь вместе на кладбище побываем, там у меня красота. Бабка местная ухаживает за могилкой. Опять же, хорошо оплачиваю. Прокатимся на моём приятеле, обязательно! К Паньке, как в бараке и у вас в той семейке её называли! Куклы надутые! Прынцессы гороховые! Обе чеканутые. Бывшие ваши родственницы. Никогда не здоровались. И ваш муженёк нос задирал, урод долговязый. Только дед на человека был похож, кланялся, шляпу приподнимал. Баб любил, ох любил, засматривался… Да, а бабка та, за которой Панька ходила, как Панька слегла, так вскорости и померла… Вот вам и Панька! Никому старуха не была нужна! Одна Панька, старая домработница, её жалела… Хоть бы Паньку кто пожалел! Уроды! – Зинуля всхлипнула, горестно вздохнула. Не притворно. – Заболталася я с вами! Всё, пока! Убегаю!
Она сделала несколько шагов к выходу из закутка, но вдруг вернулась – опять что-то вспомнила:
– Та коробка с машинками, которую, вы знаете, так берегли Дорофеич с Колькой, теперь у меня. Предлагали большие деньги, как за редкую коллекцию. Отказалась продать. Думаю, отдам в детский сад. Он прям напротив моего дома. Правильно сделаю, как вы, Лёля, считаете?
Лёля кивнула и, пока Зинуля не повернула к метро, успела её спросить:
– Зина, а что стало с Дорофеичем, и с Матвеевной, и с Дусей?
– Дорофеич в тот день, когда пришла весть, что Колька погиб, запил. Три дня пил, а потом исчез. С костылями, с гармонью, с документами, с толстой книгой, которую всё время читал. Взял на работе расчёт, оставил моей мамке половину получки – и с концами. Через день Матвевна написала заявление в милицию. Думала, что он свалил к какой-то Марье Ивановне, к которой всё грозился уйти, когда они скандалили. Его быстро нашли, но не у Марьи Ивановны, а на станции Челюскинская, в посёлке, у Жанны, фельдшерицы местной, – во где! Она медсестрой на фронте была, его боевая подруга. Они ещё до войны сошлися, и после войны она его всё ждала. Вот какие истории, Лёля, бывают! Никакой Марьи Ивановны вовсе не было. Устроился он там в Челюскинской вахтёром. К Матвевне больше не вернулся. Развелись они, хотя она была
