наружу! Я написал уже несколько новых вещей, их исполняли. Сколько поздравлений, сколько рукопожатий! Я ещё не встретил пока такого человека, который сказал бы мне, что ему не нравятся эти вещи. И все хвалят. Пожелай же мне, чтоб похвалы эти не испортили меня» (письмо от 29.01.1946 г.).
И ещё одно письмо, написанное чуть позже:
«Новая работа, перевод этот, новые заботы, новые хлопоты, неведомые доселе радости и огорчения, занятия, работа над новыми произведениями, — я был, как в угаре. Лучшие мои произведения появились именно в этот период и пусть они будут „несчастным недоразумением“, как думаю о них я, мечтавший некогда писать оперы, а нынче занимающийся фокстротиками, — всё же людям они нравятся и пользуются большим успехом. Недаром же сегодня один музыкант стащил у меня партитуру моего бостона „Жизнь холостяка“, которую я, из некоторых соображений, прятал от „хищных“ взглядов, и, тайком от меня, едва не переписал её. Но, слава тебе, господи, мне сказал об этом другой человек, наблюдавший действия похитителя, и я, едва сдерживаясь от гнева, отобрал и партитуру и всё то, что тот успел переписать. Случай, конечно, смешной и, на первый взгляд, незначительный, но, тем не менее, мне был сказан этим самым весьма лестный комплимент. Я уже думаю так: пусть это будут фокстроты, танго и вальсы. Неважно. Важно то, что я уже почти что изучил оркестр и имею, хотя бы даже небольшое, представление о нём. А мне только этого и нужно было!»
А ещё он продолжал писать статьи и стихи, их печатали в военных газетах. К сожалению, у нас сохранилось только одно, последнее, написанное перед самой демобилизацией. Оно мне очень нравится, поэтому хочу его здесь привести.
В твоих глазах была печаль,
Была большая грусть.
А я тебя поцеловал,
Сказал: «Не плачь… Вернусь!»
И я ушёл. А ты вослед
Рукой махнула мне…
Четыре года образ твой
Носил я по войне,
Четыре года, день за днём,
Врага нещадно бил,
Четыре года под огнём
Со смертью рядом жил.
И вот – настал конец войне,
Пришёл желанный час,
И ты бежишь навстречу мне
И плача, и смеясь!
Теперь в глазах твоих не грусть,
Любимая моя!
Я ж говорил тебе: «Вернусь!»
И вот – вернулся я!
Можно подумать, что это стихотворение он писал для Люси. Но в действительности позже он его посвятил своей невесте, будущей жене, тоже Люсе. А вот с первой Люсей встреча после его демобилизации прошла не лучшим образом. За годы армейской службы Герман повзрослел, изменился, а Люся, видимо, осталась прежней. И Герман записал о ней в дневнике:
«В отношении же любовных похождений
