Оттуда же – драка между двойниками, мужской рот, превращающийся в волосатую подмышку, которая, в свою очередь, оборачивается мотыльком «мертвая голова» – сексуальность, грех в религиозном понимании, фрейдистско-юнгианский подтекст, который выпирает отовсюду. Так Энгер будет настойчиво использовать гомосексуальные порнографические клише – моряков в общественном туалете, мужчину, в штанах у которого оказывается бенгальский огонь, а Дерен вновь и вновь возвращаться к образу ключа, ножа и мрачной фигуры в плаще с капюшоном, с серпом в руках и зеркалом вместо лица. Смысл всего этого – не в том, чтобы поведать историю со связным сюжетом, а в том, чтобы пробудить подсознание зрителей, заставив его порождать собственные образы.
По слухам, собираясь на премьерный показ «Андалузского пса», Дали и Бунюэль набили карманы камнями – на тот случай, если придется обороняться от разгневанных зрителей. Мера предосторожности далеко не такая безумная, как кажется; всего пятнадцать лет назад зрители подняли на премьере балета Стравинского «Весна священная» настоящий мятеж. Известно, что глава сюрреалистов Андре Бретон подговаривал своих знакомых «саботировать» премьеру фильма. Но в тот вечер любители кино отнеслись к фильму вполне доброжелательно, чем вызвали недовольство Бунюэля. «Что делать с людьми, которые восхищаются всем, что кажется им новым, даже если это противоречит их глубочайшим убеждениям? Что делать с лживой, продажной прессой, что делать с тупым стадом, которое видит красоту и поэзию там, где звучит отчаянный и страстный призыв к убийству?»
Да, когда реакция зрителей противоречит твоим ожиданиям, это не может не раздражать. Но точка зрения, которую я пытаюсь выразить, состоит в следующем: совершенно не имеет значения, о чем тот или иной экспериментальный фильм, потому что этот жанр отвергает повествовательность, как традиционную, так и любую другую, ради гипнагогии. Режиссер хочет нагнать на зрителя скуку, вызвать у него раздражение, вогнать в транс и только после этого вынудить зрителя сделать шаг навстречу. Все мы привыкли к тому, что нам рассказывают истории. Получив ворох бессвязных образов и метафор, мы пытаемся выстроить из них четкий сюжет. Дерево, яблоко, голова, шишка, всемирное тяготение… Человек сидел под деревом, яблоко упало ему на голову, он открыл закон всемирного тяготения, но на макушке у него выросла шишка. Конец. От этой привычки трудно отделаться.
Что касается меня, озарение, связанное с экспериментальным кино, пришло ко мне во время просмотра фильма Дерека Джармена «Синева», на который я отправилась, планируя написать для «Лип» ретроспективный обзор, посвященный его творчеству. Фильм, снятый умирающим от СПИДа и почти ослепшим режиссером, предоставляет зрителям возможность в течение почти двух часов любоваться залитым яркой синевой экраном, в сопровождении многоуровневого и захватывающего саундтрека. Наблюдать, как люди реагируют на это – или пытаются подавить свои реакции, – само по себе увлекательное зрелище.
Теоретически, нет ничего
