легче. И подтолкнуть. Вот и скалится Анатолий, и выплескивает злость на того, кто рядом.
– Что именно?
– Унижение. Только не могу понять, чего ради?
– А я не могу понять, о каком унижении речь, – Бекшеев переложил трость в другую руку. Сесть бы сейчас, да диванчики заняты дамами. И как-то неудобно мешать.
– Как же… Одинцов щедро подарил вам должность. А с нею – и предыдущую жену.
Бекшеев прикрыл глаза, сдерживая желание просто и без затей дать в морду. Тихоня вот сдерживаться не стал бы. Разве что, может, обтесавшись за год в столице, бил бы не в морду, а в печень.
Так оно незаметнее.
– Он с ней продолжает спать? Или это так… чувство ответственности?
– Чувство привязанности, – ответил Бекшеев. И поискал Зиму взглядом. И даже не удивился, увидев её рядом с Ниночкой. А вот Анатолию такое соседство не понравилось. Он даже сделал было шаг, но остановился, поскольку в компании этой находилась и княгиня Одинцова.
Обе княгини.
Дамы о чем-то беседовали. И явно беседа была веселой. Ниночка даже зарозовелась.
– И к чему вы привязаны? – Анатолий сощурился.
– К кому. Зима… удивительная женщина.
– Старая. Страшная. Пользованная. Вам не противно?
А может, и не в печень. Все же цивилизация цивилизацией, а нервы у Тихони остались прежними, расшатанными войной.
– А вам не противно, – Бекшеев разжал ладонь. – Находиться в доме человека и оскорблять его… гостей?
– Я не просил… об этом вот, – Анатолий махнул рукой. – Сборище… выставка тщеславия и глупости.
И сам он часть этой выставки.
– Господь не даром говорит, что скромность – лучшее украшение. Скромность и смирение. Смирение и скромность, – он стиснул руку. – А это вот…
Зима обернулась и Бекшеев поймал взгляд её. И беспокойство ощутил, даже несмотря на расстояние. Смирение? Скромность?
Ни того ни другого в ней не было.
К счастью.
– Рядятся… хвастаются нарядами… один другого роскошнее…
– Дорогой, – раздался тихий шелестящий голос. И Анатолий осекся. А нить, связывавшая их с Бекшеевым, разорвалась. – Я здесь, признаться… потерялась…
– Матушка, вам лучше? – Анатолий обернулся. – Позвольте представить. Это моя матушка, Мария Федоровна… матушка, это князь Бекшеев…
– Алексей Павлович.
Бекшеев поцеловал руку в тонкой перчатке, чем заслужил милостивый кивок.
Мария Федоровна была женщиной судя по платью весьма благочестивой, ибо было то строгим, того тяжелого черного оттенка, который мало кому идет. Но Марии Федоровне шел. Он подчеркивал фарфоровую белизну кожи. И общую благообразность облика.
А ткань дорогая.
Бархат.
И шито платье по фигуре. Сидит идеально. Да и в целом подчеркивает, что в годы свои Мария Федоровна сохранила и стать, и изящество.
– Матушка…
