кружевам осталась неизменной.
– Так вот, когда я была вдовой немецкого генерала, моего водителя звали Рудольф. Прекрасный, чуткий юноша…
Я сжал ее локоть.
– Хельмут. Твоего генерала звали Хельмут фон Мольтке, ты сама это придумала. И это я был твоим водителем, Агнесс. Прекрати кокетничать.
– А ты помнишь, какое это было красивое дело? Ницца, май, Каннский кинофестиваль, все эти лопоухие знаменитости, увешанные камешками по самые носы… А помнишь, какой у нас был шикарный номер в «Негреску» с подлинниками Модильяни в спальне?
– И липовая немецкая генеральша так за него и не заплатила.
Конечно, я помню. Мы тогда здорово растрясли этих павлинов, поводивших радужными хвостами на красной фестивальной дорожке, а заодно и их спонсоров, гордо надувавших свои золотые зобные мешки, как жабы в брачный период. Ницца, Ницца, пестрый порочный калейдоскоп…
Кстати, именно в Ницце мы и познакомились.
Руди, мой мальчик!
Мне было двадцать лет, я только что расстался со своими напарниками Тру и Сушем.
Я придумал – придумал сам, один! – шикарную аферу. Основная роль тоже была моя, этим двоим нужно было только подойти вовремя, и все дела. И «лаве» мы делили соответственно: половина – мне, половина – им на двоих. Где-нибудь на не особо людной улице я высматривал фраерка, такого честного и благонадежного с виду, давал ему пройти мимо, а потом бежал, обгоняя его. И вот в тот момент, когда я пробегал мимо этого фраера… Нет, я ничего у него не выхватывал, не тащил из кармана или еще откуда. Наоборот, я «случайно» ронял ему под ноги свой «лопатник» и тут же скрывался в ближайшем подъезде или в подворотне. А ребятишки мои сидели напротив через дорогу, наблюдая за всей этой сценой. Упавший под ноги кошелек кто-то поднимал с целью поживиться, кто-то – чтобы отдать «раззяве», выронившему его, но поднимали все, сто процентов. А подняв, или быстренько отходили в сторону, или рвались догнать меня. Но, безусловно, не находили и далее в некотором недоумении следовали с бумажником своей дорогой. Потом открывали его – вдруг там номер телефона или адрес есть, чтобы все-таки вернуть хозяину его вещь. Суш незаметно провожал этого лоха, а Тру поджидал меня и показывал, в какую сторону мне идти. В общем, ровно в тот момент, когда фраер открывал мой бумажник, я к нему подходил и предъявлял свои права. Громко, между прочим, предъявлял, всячески обвиняя бедолагу в краже. И, что бы он там ни пел, я, выхватив у него из рук «лопатник», начинал вопить на всю улицу, что он украл у меня пятьсот франков. Или тысячу, это уж как я сам оценивал его платежеспособность. Он, конечно, упирался, и вот тут подходили мои ребятки. Они парнишки были крепкие, особенно Тру. У него руки были, как две рульки, ну и морда тоже как-то в этом же ключе – свиная харя с гнилыми зубами и снулыми глазками. Ну, они подходили к нам и интересовались, что за базар не по делу. «Обокрали», – жалуюсь. «Этот?» – «Он самый». Ну и тут они реально начинали на фраерка наступать,
