матерью своим детям. И это обстоятельство, и особенности воспитания способствовали тому, что Карл с малых лет научился принимать самостоятельные решения.
Набожность императора была своеобразной, далекой от средневековых канонов. Всю жизнь оставаясь добрым католиком, Карл V, однако, не был столь же добрым папистом. Его отношения с Римом никогда не были безоблачными, хотя именно император взял на себя нелегкую миссию главного защитника католицизма в Европе. Как не без некоторого преувеличения отмечает один из биографов Карла, император «на папство, по крайней мере в его тогдашнем виде, смотрел скорее свысока… Это делает его якобы средневековую набожность близкой чуть ли не протестантским взглядам»[17].
Карл с юных лет не только был убежден в своей особой миссии как главы наиболее могущественной династии христианского мира, но и твердо знал, в чем заключается эта миссия: в создании imperia universalis, единой христианской монархии, главой которой он видел, естественно, себя. Идея совершенно средневековая, мечта, к осуществлению которой на протяжении многих столетий стремилось большинство наследников Карла Великого и Оттона I. Поэтому, добиваясь реализации своего горделивого девиза «Plus ultra» – «Превыше всего» (или всех?), – Карл V был обречен на конфликт с новыми общественными силами, выходившими на историческую арену в XVI столетии. Духовно-религиозным выражением стремлений этих сил была Реформация, начавшаяся в Германии в 1517 году, когда юный габсбургский принц еще не был вершителем судеб Европы.
Немецкий монах Мартин Лютер, прибивший на ворота церкви в Виттенберге свои 95 тезисов против продажи индульгенций, сумел оказаться в нужное время в нужном месте. По сути дела, в его учении, взорвавшем Европу, было не так уж много нового. Толковать Священное Писание, переводить его с недоступной простому люду латыни на современные языки, обличать пороки католической церкви, отрицать церковную иерархию и требовать возврата к простоте и бедности раннего христианства еще в конце XII–XIII веков пытались секты катаров и вальденсов. Подобные взгляды, дополненные рядом церковно-догматических требований, за столетие до Лютера стоили жизни Яну Гусу. Однако лишь виттенбергскому бунтарю первым удалось не только создать стройную религиозно-философскую систему, противостоящую обветшавшему католицизму, но и заручиться в своей борьбе поддержкой самых широких слоев общества, в котором все сильнее звучали протестующие голоса. Князья жаловались на конкуренцию духовных судов со светскими, города – на поборы близлежащих монастырей, крестьяне – на непрерывный рост земельных владений церкви. Поэтому, когда появился Лютер со своей проповедью, крестьяне увидели в ней подлинное христианство, основанное на началах братства и социальной справедливости, горожане оценили «буржуазность» учения виттенбергского монаха, оправдывавшего стремление мирян к материальному благополучию, князья же – как, например, покровитель Лютера, саксонский курфюрст Фридрих Мудрый, – становились под знамена протестантизма, считая его эффективным
Seibt F. Karel V.: Cisar a reformace. Praha, 1999. S. 24.
