к одному многоугольные камни, каждый весом в несколько быков, а затем стёсывать их, придавая стене зеркальную гладкость.
Скала, служившая постаментом башне, высилась в центре острова, окружённого синим океаном. Вокруг неё смыкался непроходимый тропический лес, ближе к берегу кольцом стояли пальмы. Солнце садилось, высвечивая сквозь прозрачное мелководье тёмные пятна коралловых рифов.
Белые птицы, подобные лебедям, но намного крупнее, кружили у верха башни… Если бы кто-нибудь в этот вечер сумел взлететь, подобно птице, и зависнуть у окна, прорезанного в верхнем этаже, – сквозь глубокую щель, расширяющуюся внутрь, он смог бы наблюдать за стариком в скупо освещённой комнате, заставленной странной утварью.
Девять свечей в драконовидном шандале озаряли стол; огни их дробились в стекле колб и реторт, очерчивали спирали змеевиков. Посреди стола высился круглый медный постамент на трёх львиных лапах. На него-то и глядел пристально старик в облегающей, синего бархата сутане. Волосы старца, лебединой белизны, были заплетены в косу, подбородок гол, а серебряные усы достигали пояса. Его светлые расширенные глаза, выцветшие от бессчётных прожитых лет, не мигали так долго, что крылатый наблюдатель смог бы усомниться в человеческой природе хозяина башни.
И усердие старца не прошло даром… Сперва призрачная, туманная, затем всё более плотная и весомая, на постаменте возникла Чаша. Она белела насквозь, словно лучший хинский фарфор, и по бокам её струились золотые тонкие узоры.
Голова старика дрожала от предельного сосредоточения… Но вот – упали морщинистые веки. Жмурясь и с облегчением вздыхая, откинулся он на спинку кресла. Идеальной формы женской груди, Чаша была бесспорна: массивная, она всё же пропускала свет свечей и от него – от него ли? – розовато сияла изнутри.
Передохнув немного, старец вновь открыл глаза. В них теплились удовлетворение и благодарность. Улыбка тронула сморщенные губы. Встав, склонившись и бережно взяв Чашу в руки, – видимо, она кое-что весила, – он высоко поднял свой драгоценный груз и сказал:
– Благословляю себя в Тебе, благодарю Тебя в себе, Вечный! Никогда не расторгаемое наше единство мной было осознано – в достаточной мере, чтобы вновь пришла в проявленный мир Чаша Жизни. Я, Гальфрид, в Тебе живущий, как малое «я», и Ты, во мне сущий, как мировое «Я», Господь мой, – единою волей мы передадим её избранному Тобой – мной – нами хранителю. И да срастётся разорванное за множество веков, исправится испорченное, восстанет разрушенное, исцелится больное…
Ярче, малиново-розовым, засияла Чаша, вовсе затмевая свечи, – а те вдруг зачадили, пустили струйки дыма, будто досадуя на соперницу… Над кровлей гигантские лебеди описали прощальный круг и растворились в небе. Теперь и тот, кому не были даны крылья, легко смог бы заметить свет в верхнем окне башни. Но пустынен был остров, и ни одного судна не виднелось на сиренево-синем, темнеющем океане. Впрочем, людские суда ещё не заходили в эту область мира.
Той же ночью в тысячах миль от затерянного острова, в бесплодном и гористом Нордберге произошло ещё одно событие. Иной старец, долговязый, сутулый и горбоносый, с длинной чёрно-седою бородой, кутаясь в тёплый плащ с капюшоном, проговорил заклинание перед входом в горную пещеру. «Родственными тебе стихиями вечного хаоса, огнём подземным, тьмою океанского дна, топями лесных чащ, – я, Сигиберт, заклинаю тебя и приказываю…»
Туманная мгла окутывала Нордберг. Трудно было бы увидеть в ней даже собственные руки, – но взор старца, очевидно, легко проникал сквозь холодный туман. И улыбался заклинатель, глядя, как из жерла пещеры расползаются перепуганные, ночевавшие в ней змеи; вьются и шипят, спасаясь. Наконец, выдвинулось что-то громадное, ощупывая перед собой путь длинными суставчатыми ногами…
I
Cтарый жёлтый «Икарус», немилосердно бренча, с трудом вписался в поворот на горбатую, разъезженную улицу. То есть, мостовая здесь когда-то имелась, но уцелела лишь серыми растрескавшимися островками. В конце этой улицы стояла одна из двух городских гостиниц, скучная трёхэтажка – бывший дом быта. Киногруппа, тридцать один человек, заранее забронировала себе все номера. Вода из кранов шла ржавая, горячую подавали на полчасика по утрам, – в общем, привычная обстановка. Даже буфет имелся. Вот только в нём шёл ремонт, и он не работал…
Городок был крымский, но не курортный, – потому наплыв гостей здесь не наблюдался, и съёмочная группа сериала «Чаша Жизни» спокойно заняла весь отель. В единственном люксе разместилась «звезда», Катрин Бельская. Режиссёр Пётр Яковлев и другая «звезда», Иван Маркелов, удовлетворились одиночными номерами, прочих поселили по двое-трое.
После расселения, долгого и скучного, – разнообразие внёс лишь скандал, поднятый Катрин из-за нежелания телевизора включаться, – почти все приезжие побежали знакомиться с городом. Но он не баловал радостями. Бог весть когда, не в татарскую ли пору, здешние улицы протянулись по равнине, будто растопыренной пятернёй процарапанные
