уже в стены этого дворца азарта, и они ищут компанию, с кем бы перекинуться, сбить пульку или вист. Есть тут пара кафе, за которыми ходит слава, что там родственные души могут найти встречность. В одном из таких кафе частенько сиживаю и я, потому как чем еще развлечь себя свеженькому вдовцу с доброй пенсией учителя словесности и жениным наследством, которое уже не потратить при скромной моей жизни. На большие деньги я не игрок, и никогда не был, а по маленькой, да с каким-нибудь поистрепавшимся лузером – самое милое дело. Потому как тут всегда не одна игра, тут характерность, тут рассказ. Обязательно вылезет чья-то драма, история, обязательно вскроется человеческий нарыв. То о жене, то о дочери своей нелюбезной. То о самом себе так критически, с такой проницательностью к порокам и слабостям расскажет лузер, такое «красное и черное» выпишет, такую американскую трагедию, что какой там Стендаль, какой Драйзер! А я грешен, я не горд, я подбираю и домой несу. Это мой выигрыш. Там запишу в свой дневник, в свою копилку, а потом, через месяц ли, через два, сяду у окошка, надену очки, и все судьбы перелистаю. Кто что копит. Один марки, другой монеты, третий женщин. А у меня такая вот страсть. Писателем бы мог стать, только писатель рядом со мной – существо зависимое, да к тому же растратчик. В другом, в широком смысле и в моем, конечно, понимании. Ведь он как почтальон – тоже с марками всю жизнь, а не собирает, только отправляет по чужим адресам.
О почтальонах не зря я заговорил: тот мой лузер, о котором речь, наверняка или на почте состоял, или в тайной службе. Иначе откуда у него эта пачка писем, что он мне проиграл? Так вышло, что не на что ему играть стало, и он, заглянув мне в глаза, возьми и предложи на кон такое поставить, чего ни у других нет, ни у меня. Картежник, если он настоящий игрок, а не спортсмен и не барин скучающий, проникновением обладает потрясающим, интуицией уникальной. Нагнулся к моему уху и говорит, что письма у него есть, пачка писем с такими судьбами, с таким вывертом, что хоть сразу в музей страстей или на страницу журнала, хотя нет такого журнала, которому они вровень. Не часы фамильные, не перстень, а переписку двух мужчин, свеженькую совсем, можно сказать, только с письменного стола снятую, ставит мой Растиньяк на кон. Не электронную почту-однодневку, а копии настоящих, то есть на бумаге запечатленных чувств, может статься, бессонных ночей, проведенных в раздумьях над строками. Взял меня Растиньяк с потрохами, на мою страсть, так сказать. Тут его победа. Что мне часы или перстень! А когда увидел, что взял меня в оборот, то предупредил – письма странные, один другому на немецком пишет, а второй, сам писатель, на русском отвечает. Только меня это еще сильнее взяло, я ведь словесник, филолог, хоть и школьный червь, я до пенсии в Бадене слыл знатоком русского. Как же, Гоголь, Тургенев, Достоевский! Все они у страсти на крючке… Но я отвлекся. Вернусь к Растиньяку. Как уж он угадал, что и двуязычье мне точно в масть? Не знаю. Судьба игрока не адресное бюро, справок не дает, а просто ведет. И уж не игроку о совпадениях ее спрашивать, мол, как и почему? Как уж письма к нему попали, я интересоваться тогда не стал, а после и подавно. Письма-то оказались очень себе на уме. Выиграл я их, легко выиграл тогда, даже слишком легко, хотя играли за каждое письмо отдельно, но мной азарт овладел, и хотелось для себя всю чужую историю, драму аж сразу двоих человек, дуплетом, так сказать, домой унести, ничего не упустить, так что пока все не отобрал у Растиньяка моего несчастливого, то от стола не встал, пусть уже другие глядели на меня с укоризной. А с картой лузеру моему совсем не везло. Никак не шла.
И вот принес я выигрыш домой, принес глубоко за полночь, а не дотерпел до утра, стал читать, и так, пока не прочел, не лег на покой. Нехорошее чувство на душе поселилось, неспокойное. Не те тут страсти, не те тайны, кои пристало хранить в домашнем сундуке, в стариковском дневнике. Все вокруг одного крутится, кто тварь дрожащая, а кто право имеет. И убийство есть, только убийцы будто бы нет. Не найден. Вокруг ходит, совсем рядом. Неспокойно. Как будто на базаре ужа купил, а это не уж, а удав оказался, и вот ты уснешь, или из дома выйдешь, в кур-парк или в серную купальню, а вернешься – он уже вырос, и тебя целиком заглотнет. Неспокойно. А что больше спокойствия ценишь с годами? Только внимание к себе. Самый редкий товар. И вот взялся я, как молодой, переводить письма, и спешил, и торопился, а как перевел, так сразу отправляю вам. Сбыть, так сказать, со собственных рук, хоть и оставить при себе. Впервые в жизни изменяю натуре, побуду хоть не писателем, так публицистом. Публикуйте, только с моим прологом, потому как соавтором назвать себя никак не могу, (пусть и много моего труда вложено в этот текст), но все-таки след сопричастности оставить желаю. К тому же расставил я их в должном порядке, проложил сквозную нумерацию, и перевести старался поближе не к букве, а к сути, как я ее понял, как она меня взволновала. И название мое прошу сохранить.
21 января, 2021
Виктор-1
Мой дорогой Ханс!
Надеюсь, ты простишь меня, что так давно тебе не писал, не отвечал на твое последнее письмо. Меня извиняет то, что я находился в разъездах, и только что вернулся из благородного Брюсселя.
Спасибо
