жалкая и отвратительная.
Когда он общается с полицаями, особенно с тем же Янсоном, его глаза, словно у собаки, загораются угодливой преданностью, а улыбка подёрнута липким восхищением. Но когда он поворачивается к нам, то взгляд уводит в сторону или утыкается в пол, а интонация меняется от снисходительно-доброжелательной до явно брезгливой.
Однако стоит ему войти в нашу комнату, как он тут же становится вежливым, даже предупредительным, словно надеется заслужить наше уважение. Ему удалось расположить к себе простодушного Павлика, который принимает это за дружелюбие, тогда как Жора называет это «беспринципной бесхребетностью».
Лично ко мне Герман относится безупречно и ничего дурного мне не сделал, но от этого он мне не менее противен. Однажды его «денщик» передал, что его зовет Янсон. Герман нехотя поднялся, потянулся, всем видом показывая собственное «достоинство», а потом, едва выйдя за порог, бросился бежать. Эта его раболепная угодливость вызывает у меня отвращение, как и его поведение на допросах, где он отказывается помочь, хотя прекрасно знает, что происходит.
Запах серы всё ещё висит в бараках после недавней дезинфекции. Прошлое воскресенье стало одним из самых тяжелых: с утра зажгли банки с серой, окна и двери заклеили полосами бумаги, а нас отправили на машинах в баню на другой конец города. В этой злополучной бане дают всего 5–10 минут теплой воды – конечно же, намеренно. Вернулись мы уже под вечер, открыли окна и двери, но ночевать всё равно пришлось на улице. Продрогли до костей.
22 ноября 1943 года
Лендер вернул меня в стержневой цех, и, честно сказать, я ощущаю это как спасение. Теперь я снова рядом с Карлом – добрым, внимательным, по-своему дорогим мне человеком. Но кто же, в конце концов, позаботился о моем возвращении? Теперь Карл снова будет наблюдать за моей работой, за тем, как я справляюсь. Я постараюсь не подвести его.
Или, возможно, Лендер заподозрил, что я специально порчу керны? Если это так, то, вероятно, он не ошибается – ведь я действительно наведывался в стержневой цех и, как мог, портил керны, пока числился на гусеницах.
28 ноября 1943 года
Два дня подряд мы рисковали, выбираясь через заводской забор и добираясь до Форбаха. Но усилия были не напрасны: каждый из нас привёз по двенадцать килограммов супа – молочного и овощного, – а также хлеб. Этого нам с Володей хватит на некоторое время, позволяя не думать о еде хоть ненадолго.
Теперь к не самой приятной новости. Хотя сначала о поездках в Форбах. Там, в знакомом ресторане, мы с Колей зашли, и нас вновь приняли тепло, накормили, предложили вино. Коля даже сыграл для всех, отчего атмосфера стала ещё более приветливой. Я воспользовался моментом и спросил у молодой хозяйки, можно ли как-то связаться с маки, чтобы присоединиться к ним. Маки – это та самая группа сопротивления, что сражается с немцами. Но как только хозяйка услышала мой вопрос, её весёлость мгновенно испарилась. Она замахала руками, головой, повторяя: «Нет, нет, я не знаю никаких маки!» Может, она и правда не знает, а может, просто опасается нас.
