Тайная канцелярия и постановила, что на основании Закона градского наказанию он не подлежит и следует отправить его на вечное житье в Оренбург197. Немчинов, таким образом, перестал быть крепостным, о чем свидетельствует и сохранившаяся в деле переписка об исключении его из ревизских сказок. Оренбург был одним из мест ссылки политических и уголовных преступников, которых туда отправляли после телесного наказания, и, таким образом, фактически бывший дворовый все равно понес наказание.
В 1745 году, когда в Пафнутьев монастырь в Боровске был отправлен крепостной крестьянин Яков Федотов, сообщивший своим односельчанам «я, де, генерал, я воевода, я и судья», из подушного оклада его не исключили. В 1752 году из монастыря сообщили, что Федотов нехорошо обругал государыню, после чего его снова доставили в Тайную контору для допроса, на котором он рассказал, что в монастыре жил довольно свободно – ходил за его стены за покупками и даже в местный кабак. Безумным он себя не считал, обвинения отвергал, но был все-таки отправлен обратно. В 1765 году, то есть через двадцать лет после начала его монастырского заключения, помещица, недавно купившая у прежнего хозяина деревню, в которой когда-то жил Федотов, прислала в московскую контору Тайной экспедиции челобитную с просьбой исключить его наконец из подушного оклада, поскольку другим ее крестьянам в тягость платить за него. Федотова снова доставили в Москву, снова расспросили обо всех его прежних прегрешениях, но он заявил, что ничего не помнит. С согласия императрицы было решено его отпустить, что, вероятно, не обрадовало ни его самого, ни его новую хозяйку198.
Особенным образом сложилась судьба вроде бы излечившегося Алексея Камшина, освобожденного в 1762 году решением Сенатской конторы со ссылкой на статью Закона градского после четырнадцатилетнего пребывания в московском Новоспасском монастыре. До того как заболеть, Камшин служил пищиком в том же Новоспасском монастыре, где его отец был конюхом. Таким образом, все эти четырнадцать лет он провел там же, где, видимо, жил с детства, и, хотя теперь под присмотром, но в другом статусе, без каких-либо служебных обязанностей, даром получая пропитание, как полагалось монаху199.
Возможно, изменения в политике Тайной канцелярии были связаны со сменой руководства этого учреждения: в 1746 году на место заболевшего и вскоре умершего А. И. Ушакова пришел А. И. Шувалов. Несмотря на зловещую характеристику, данную Шувалову Екатериной II200, его назначение, судя по всему, привело к определенной гуманизации использовавшихся Тайной канцелярией практик, что соответствовало общему духу царствования Елизаветы Петровны201. Служащие московской конторы, по-видимому, быстро поняли, куда дует ветер, и в последующие годы ошибок уже не повторяли. Однако теперь приходилось иногда умерять пыл не в меру ретивых служащих других учреждений. Так, в 1768 году на неправомерность наказания плетьми безумной жены однодворца Авдотьи Заварзиной, называвшей
Там же. Д. 1951. Л. 1–30.
РГАДА. Ф. 349. Оп. 2. Д. 7106. Л. 1–17.
РГАДА. Ф. 349. Оп. 1. Д. 2887. Л. 1 – 31 об.
По мнению И. В. Курукина и Е. А. Никулиной, «Александр Иванович следователем оказался старательным, но не более. Не было в нем истовости и въедливости, да и готовности взять на себя любое дело, что отличало прошедшего суровую петровскую школу Ушакова» (
