женщина. Окаянный. Проклятый человек…
Куртуазный поэт. О, Руфь моя, жена моя…
Стилист. Каждое слово имеет место. Место еще важнее слова.
Задумчивый человек (озабоченно). Итак, ты жил тогда в Одессе.
Фальцет. Сжальтесь!
Патетический поэт. И одна лишь мне награда – Незапятнанная честь. Партия сказала: Надо! И поэт ответил: Есть!
Шестидесятые годы
(Январь 1960 г.) Как хочется написать о тотальном одиночестве знаменитого старца! Мудрость не приносит смирения, все те же неутоленные страсти, та же потребность постичь загадку. (Комментарий, сделанный в 1990-х: «Коронация» написана спустя восемь лет.)
Варвары разбили Кая. Он укрывается у изгнанного им сатирика. Собирает войско, разбивает варваров. Но сатирик, давший ему приют, так и не смог стать фаворитом. Он пишет очередную сатиру, и Кай вновь отправляет его в изгнание. («Кай, ты поступаешь, как варвар».) Зато изменивший одописец Сервилий вновь приближен, снова обласкан. («Понимаешь, его измена была доказательством благонамеренности. Власть перешла в другие руки, а он служит власти – что ж было делать? Его предательство – залог его верности мне. Разумеется, покуда я цезарь».)
(Комментарий, сделанный в 1990-х: «Запись 1962-го (январь). «Римская комедия» написана через два с половиной года».)
1962 г. Серафим пишет письмо неведомой даме. Действительность под его пером преображается чудодейственно. Появляются и «добрый старик», и «бедная девушка», и «честное сердце», и «верный пес» – все не просто выдумано, а прямо противоположно тому, что есть и творится на самом деле. (Комментарий, сделанный в 1990-х: «Этот замысел тоже реализован. «Серафим» написан в 1965-м».)
Жертвуя ради людей человеком, не задумываются, чего он стоит и стоят ли люди этой жертвы.
Нынче вспомнил политрука Муратова с его истерической боязнью совершить политическую ошибку и – по странной ассоциации – юбилейный вечер Михаила Светлова. Председательствовал Ярослав Смеляков, худой, с лицом, словно изглоданным, с темными, острыми глазами, жутко мерцавшими в глубоких впадинах, трижды сидевший в лагерях, весь исполосованный жизнью. «Мы чествуем сегодня, – надсадно кричит он в виновато притихший зал, – поэта, ни раза, ни единого раза, не совершившего ошибки!»
В самом деле он был похож на Муратова – такой же тощий, такой же истовый, с таким же полубезумным взглядом.
Печальный, на сей раз не улыбающийся, не разжимающий уст Светлов, Шолом-Алейхем Союза советских писателей, безмолвно слушает эту речь. Невесело оказаться поэтом, за всю свою жизнь не совершившим ни единой, ни е-ди-ной ошибки.
(Комментарий, сделанный в 1990-х: Он был негромок и привлекателен. Всегдашней снисходительностью и доброжелательностью он как бы умело самортизировал свою недюжинную наблюдательность. Можно сказать, нашел нишу. Глаза лучились веселой печалью (сочетание в этом случае точное). В ту пору его жена Радам еще не ушла от него к Понтекорво (итальянскому физику, оказавшемуся в Москве по зову сердца и наших спецслужб). Однажды
