ты делал ночью в лесу? – неожиданно спросила Милонега, и Миролюб покосился сначала на мать, а потом на Альгидраса.
– Я… встречался с братом за стенами города. А потом решил прогуляться по лесу. Мы с братом… поспорили.
– С братом? – Добронега в удивлении обернулась к Альгидрасу всем корпусом.
– Он… не по крови. Мы в монастыре учились. Мы… все там братья.
– Твой брат здесь? – продолжала допытываться Добронега, и в ее голосе слышалась радость.
Альгидрас некоторое время молчал, а потом произнес:
– Он уезжает вскоре.
К счастью, никто не стал развивать эту тему дальше, и трапеза продолжилась в ничего не значащих разговорах. Милонега выспросила у Миролюба о здоровье мальчика. Оказалось, что он до сих пор не приходил в себя, но отчего-то княгиню это не озаботило. Добронега вызвалась посмотреть ребенка. С этим все согласились, однако то, какой взгляд Миролюб бросил на Альгидраса, заставило меня подумать, что он готов прибегнуть к альтернативной помощи в лице хванца.
Наконец Милонега решила, что мужчины достаточно обсохли для того, чтобы позволить им уйти. Добронега к тому времени уже отправилась навестить ребенка, и в трапезной нас осталось четверо. Я лихорадочно придумывала благовидный предлог, чтобы покинуть сие блистательное общество, потому что взгляды Миролюба раздражали так же сильно, как и нарочитое невнимание Альгидраса, когда княгиня неожиданно спросила:
– А ты знаешь песнь о старом корабле?
Альгидрас, как раз выбиравшийся из-за стола, запнулся о лавку и едва не пропахал носом пол, в последний момент умудрившись сохранить равновесие.
– Знаю, – во взгляде, обращенном на Милонегу, была смесь удивления и настороженности.
– Спой мне ее.
Альгидрас растерянно оглянулся на княжича, а я передумала уходить.
– Это старая хванская песня, – пояснила мне Милонега. – Когда Миролюбушка оправлялся от раны, в ту пору… к нему приходил старый хванец. Тот самый, что сказал твоему отцу, где искать Миролюба. Любим против был, да тот тайком приходил. Поутру рано.
Я невольно поежилась и посмотрела на Миролюба. Тот глядел на мать со смесью жалости и тревоги.
– Помнишь, сынок?
Тревога Миролюба передалась и мне. Милонега в этот момент выглядела так, словно не понимала, где она и с кем. На ее щеках заблестели слезы, и я вдруг осознала, что она сейчас мысленно в том страшном времени, когда искалеченный ребенок боролся за жизнь после плена. Был ли тот хванец вообще? Не плод ли он ее больной фантазии?
– Ихе милак, – тихо запела Милонега.
Миролюб выразительно посмотрел на Альгидраса, словно призывая подыграть, а сам подошел к матери и легонько обнял ее за плечи.
– Позволь, я отведу тебя, – ласково
