к голове… Примерно на полпути она остановилась, посмотрела назад и почувствовала себя пловцом в темном необозримом океане.
Рама окна, через которое она проникла в помещение, отсвечивала в темноте и казалась обрамлением картины: сбоку в ней поблескивало разбитое стекло, а остальные осколки валялись на полу под окном. Она услышала, как дождь стучит по крыше, отбивая свой неустанный механический ритм, а потом в ночном небе блеснула молния, затем еще одна. В эти мгновения внутренность помещения озарилась вспышкой света, помогая Ребекке понять, куда она попала. Прямо сейчас ей нужна была еда и смена одежды. Но в первую очередь – зеркало, игла и крепкая тонкая нить, чтобы зашить рану на лбу, потому что сейчас кровь уже не только попадала ей в глаза, а свободно текла по лицу.
Ветер налетел и сотряс здание до основания.
«Мне страшно, мне больно, – пронеслось у нее в голове. – Но хуже всего не это – я здесь одна. Может, стоит прекратить борьбу?» – От этой мысли горло у нее перехватило. Да, можно просто лечь на пол и сдаться.
Она крепко зажмурилась, отгоняя навязчивый внутренний голос, и при следующей вспышке молнии решительно двинулась в заднюю часть помещения. Ударилась о стеллаж или полку, сбила на пол какие-то предметы, но нащупала то, что ей должно пригодиться. Выпрямилась, сжимая в руках фонарик.
Обычный карманный фонарик.
Она нажала на кнопку, и – о чудо! – фонарь зажегся.
В его неверном белом свете ей удалось разглядеть, что помещение, в котором она оказалась, совсем невелико, всего-то футов тридцать[1]в длину, тогда как в темноте оно казалось ей огромным.
Она схватила с ближайшей полки шоколадный батончик, разорвала упаковку и впилась в него зубами, пытаясь утолить голод. Но тут кровь из раны вновь полилась ей в глаза, застилая поле зрения, и она двинулась к другой стене, где на полке выстроились коробочки с медицинскими пластырями. Только оказавшись совсем рядом, она поняла, что здесь есть и аптечка для оказания первой помощи, а в ней то, что ей нужно – ножницы, антисептик, стерильный бинт, маленькие фиксирующие пластыри. Но иглы и нити не было…
«Неужели и тут неудача?» – успела подумать она, но взгляд ее успел выхватить из темноты то, что могло пригодиться.
Рыболовные принадлежности.
В застекленной витрине лежали крючки, а на прилавке – несколько наборов лески. Она нашла самую тонкую, зажала в руке, вытащила зажигалку из держателя рядом с кассой и вновь открыла аптечку.
Рядом нашлось зеркало на крутящемся стенде с солнечными очками. Она смахнула очки одним резким движением и наклонила стенд так, чтобы зеркало находилось на уровне глаз. Отмотав часть лески, закрепила ее на рыболовном крючке, а потом ножницами из аптечки отхватила примерно шесть дюймов[2]. Задержала дыхание, приблизила лицо к зеркалу и наклонила голову так, чтобы рана над правым глазом была хорошо видна. Она уже видела ее в отражении в лобовом стекле у себя в машине пару часов назад – нет, наверное, с тех пор прошло часа три-четыре, не меньше… – но тогда грязь скрывала серьезность раны.
Странное чувство нереальности происходящего переполнило ее.
«Почему это случилось со мной?» – прошептала она, и ее слова потонули в шуме дождя. Она простерилизовала острие крючка в пламени зажигалки, попыталась мысленно настроиться на то, что ее ожидает, и от этого глаза ее предательски наполнились слезами. Соленая влага пополам с кровью потекла по лицу, оставляя на грязных щеках розоватые борозды, извилистые, как дороги местного значения на картах.
Хирургические швы она могла бы наложить даже во сне, и не это пугало ее.
Дело не в том, что сейчас ей предстоит самой шить кожу у себя на лице. Все гораздо хуже.
«Господи, пусть здесь окажется еще хоть одна живая душа, – пробормотала она, борясь с подступившими рыданиями. А потом поднесла крючок к лицу, чувствуя, как руки у нее ходят ходуном, и стараясь унять эту не вовремя возникшую дрожь. – Я не хочу, не хочу, не хочу оставаться одна в этом проклятом месте».
Ранее
«Даже мертвые умеют говорить».
До самой своей смерти отец Ребекки не уставал повторять эту фразу. Он был уже очень болен, и она не придавала большого значения его словам. В те несколько последних месяцев его жизни, когда Ребекка много времени проводила у постели больного, она видела, как слабеют его тело и дух. Считала его слова бессвязным старческим бредом. Наблюдала, как когда-то упругая кожа стала бледной и прозрачной, вся в прожилках синеватых вен. Казалось, что телесная оболочка того, кто сумел воспитать и вывести в люди всех троих своих детей, истончается и исчезает.
В такие моменты Ребекка гнала от себя настоящее и цеплялась за образ отца, каким он был до болезни. Его дети всегда видели в нем поддержку
30 футов = 9,1 м.
6 дюймов = 15,24 см.
