да вот что я вам скажу: у нас строится церковь, разные материалы надо возить, и я не мог их убедить, чтобы они взялись привезти для своей церкви даже за плату. – Неужели нет у них начальства? – Есть, да вдалеке, притом начальству нет дела до их жизни. Начальство собирает подати, да судит жалобы.
И долго я ходил по полю, думая об этом разговоре. Бусино – да ведь так живет и вся Россия: мужики платят подати, многочисленные их начальники (которых столько, заметил мне кто-то, что и шапки надевать нельзя, потому что беспрестанно надо бы снимать ее для поклонов), многочисленные начальники заботятся только о предотвращении беспорядков. Народ остается без надзору, грубеет, обленивается, дичает в кабаках и под ферулой земской полиции. “Русская Беседа”, уважаемая мною весьма много, думает, что надо народ предоставить самому себе, что он придумает сам для себя лучше всех, что ему нужно. Нет, это неправда, народ недалеко уйдет, предоставленный самому себе; много, много, если он достигнет какого-нибудь материального благосостояния, выработает себе порядочные формы – не более. Соблазны так называемой цивилизации помешают ему остаться в своей патриархальной чистоте, если ему не останется никакой другой дороги, как по тем этапам, о которых я говорил в статье о Троицкой дороге: кабаки, харчевни, трактиры и ресторации! Мы живем не в то время, когда народ должен быть предоставлен самому себе. Обстоятельства переменились. Нет, не надо народ воспитывать так, как он воспитывался доселе, то есть отрицательно, а надо непременно его воспитывать и указывать ему прямую дорогу. Кто же может воспитывать народ? Духовенство, духовенство, которое само должно быть воспитано прежде. Я воротился мыслью к сельскому священнику: чего ему недостает? Ему недостает мысли, что первою обязанностью священника должно быть нравственное совершенствование его прихожан; он думает, что отслужил обедню, исполнил требы – вот и все его назначение. В избу, собственно, русский священник все еще не проникает; крестьянина он презирает с высоты своего учения и говорить с ним не умеет, не может ни наклониться к нему, ни приподнять его к себе; словом, он не проникнут идеей своего звания, которое знает он только в общих местах <…>. Католический священник, наоборот, стремится овладеть совестью своего прихожанина и властвовать там деспотически. Нам следовало бы найти середину, но мы ее не ищем и сердимся, если посторонний возьмется о ней намекать, не только указывать. Ну, вот и имеем утешение считать раскольников миллионами».[99]
<Нижний Новгород> Гулянье в Кремле и около городских стен прекрасное, но гуляющих нет, потому что у нас развита еще только жажда чая, вина, карт, нарядов, денег, но не развита жажда и прелесть удовольствий тихих, нравственных, духовных.
<…>
А наш несчастный мужичок плати оброк крупный или умирай на барщине, неси последнее исправнику, писарю, ставь подводы – ну, не мудрено, что с горя он начинает нерадеть о своем благосостоянии, предается праздности, привыкает к вину…
<Астрахань>
