польза. Нам сейчас не надо ни перед кем оправдываться, не надо становиться в позу провинившегося ученика.
Все русские мыслители, современники революции 1917 года и начала социалистического строительства в СССР понимали, предчувствовали, что ирония истории будет состоять в том, что большевистскому коммунизму суждено доводить до конца дело обуржуазивания России и русского человека, так и не завершенное к октябрю 1917 года. «Возможно даже, – писал в своей книге «Истоки и смысл русского коммунизма» Николай Бердяев, – что буржуазность в России появится именно после коммунистической революции. Русский народ никогда не был буржуазным, он не имел буржуазных предрассудков и не поклонялся буржуазным добродетелям и нормам. Но опасность обуржуазивания очень сильна в советской России».[62]
У нас в России большевистская революция, а потом коммунистическая система проделывали ту же размывающую работу, которую во Франции накануне революции 1789 года проделывал абсолютизм, а потом уже само буржуазное общество.[63]
Революция уничтожила не только привилегированные классы, но и все другие классы, все другие формы корпоративных связей, уничтожила дореволюционный рабочий класс, дореволюционное крестьянство, сословие купечества, казачество и т. д.
Одновременно произошло выкорчевывание человека из семейных связей, семейной истории, семейных преданий, выкорчевывание его не только из мира религии, но и из национальной истории, национальных традиций, преданий.
И такой голенький человечек, освобожденный от всего и даже от моральных заповедей, был завязан на коммунистическую идею через коммунистическое государство и коммунистическую партию. Ты мог не быть членом ВКП (б) или КПСС, но должен был свято верить в ее руководящую роль, понимать, что она, как у Маяковского, ум, честь и совесть эпохи. Но как только идейная связь начала ослабевать и одновременно устал карающий меч революции, коммунистический человек, оставшийся один на один с собой, стал просто социальным атомом, поглощенным только собой и в лучшем случае интересами своей семьи.[64]
Обуржуазивание советского человека, о котором писал в тридцатые Николай Бердяев, стало очевидно всем уже при Брежневе, в эпоху застоя, когда коммунистическая идеология полностью утратила свою витальность и превратилась в мертвые правила игры, в формальность.
И как только механизмы страха, механизмы насильственного коллективизма были сметены, на свободу вышел чистый и законченный индивидуалист, не думающий ни о чем, кроме своего благополучия, комфорта и наслаждений. Распад СССР как раз и спровоцировал индивидуалист, сторонник суверенитета РСФСР, который во имя желания сохранить контроль над главными ресурсами страны, над нефтью и газом, добровольно сдал всю русскую историю, а вместе с ней не только Кавказ и часть Сибири, но и Севастополь, Крым и т. д.
Все мы знаем, что Украину в свою очередь,
Н. А. Бердяев. Истоки и смысл русского коммунизма. «Наука», 1990, с. 119.
Пониманию этого механизма обуржуазивания людей в коллективистском, коммунистическом обществе опять мог бы помочь Токвилль с его анализом причин роста индивидуализма в условиях «абсолютистского правления там, где аристократии уже нет и быть не может». Токвилль как великий социолог видел то, что не видел Карл Маркс, которого тоже почитают как великого социолога. Он видел не только то, что лежало на поверхности, он видел, что на самом деле национальная аристократия является не только силой сдерживания деспотизма, абсолютизма, но и формой корпоративной связи как между членами своего аристократического сообщества, так и внутри самой нации, самого общества. К примеру, сегодня в Англии палата лордов воспроизводит не столько привилегии потомков аристократии, сколько национальную память, воспроизводит символы национального самосознания. Как видел Токвилль, классы – это не только фактор дифференциации, раскола общества, но и фактор социализации личности, обуздания эгоизма, своеволия. И, как оказалось, неважно, каким образом уничтожаются традиционно складывающиеся классы или корпорации, с помощью деспотического монархизма или с помощью коммунистической революции. Важно, что «люди в этих обществах, не связанные более друг с другом ни кастовыми, ни классовыми, ни корпоративными, не семейными узами, слишком склонны к занятию лишь своими личными интересами, они всегда заняты лишь самими собой и замкнуты в узком индивидуализме, удушающей любую общественную добродетель».
Даниил Гранин в своей книге «Человек не отсюда» описывает этот процесс обуржуазивания, меркантилизации человеческих отношений в эпоху Брежнева. Все происходило по сценарию Николая Бердяева. Советский строй помог в какой-то мере обуржуазиванию русского человека. «Когда я, – пишет Даниил Гранин, – впервые в 1968-м узнал, что хирург в больнице “берет” за операцию, – не поверил. И все кругом не верили. Потом оказалось, что “берут” и в других больницах. Процесс шел постепенно. Узнавал, что берут при приеме в институт, за дипломы. Берут учителя, берут в райжилотделах за ордер, за обмен, берут за путевку в санаторий… Писали диссертации для нужных людей, писали им статьи, доклады, книги. Подношения большие и малые, торты, бутылки коньяка, духи – все становилось бытом, нормой делового общения. В малом масштабе оно отражало то, что творилось наверху. У нас пыжиковые шапки – там манто, у нас торты – там бриллианты. Прежнее небрежение к быту, коммунальщине, все уходило в прошлое, выглядело неудачливостью, хорошо жить, мирно жить, богато жить, не обращая внимания, каким путем это приобретено. Социальная психология перестраивалась. Исчезала былая “пролетарская гордость”, аскетизм, обыденное сознание ориентировалось на иные ценности».
