– нельзя, рвать туалетную бумагу – нельзя. Вытирать задницу, слава богу, можно, а вот рвать туалетную бумагу – нельзя. Этих самых «нельзя» у евреев 365. И это только тех «нельзя», что в Торе указаны. Но евреи – чемпионы мира по спортивному «если нельзя, но очень хочется, то можно». Русские тоже, но русское «можно» – это потому что похер на нельзя. А в основе еврейского «можно» – строго научный подход. В шабат писа́ть нельзя, но если писать чернилами, которые потом исчезнут, то можно. Свинья – животное нечистое, и нельзя, чтобы она ходила по Святой земле. Но если сделать специально для свиньи дорожки и постелить их поверх Святой земли – то можно. Пусть гуляет. Тем более что свиная колбаса хорошо продается. Есть ее, конечно, нельзя, но продавать – можно. Правда, не в шабат. Но если очень хочется, то можно и в шабат.
Но однажды я попал на «наступление шабата». Ну как попал – шел по улице один, и меня Рут позвала. Вернее, я тогда даже не знал, что она Рут. И она меня не знала. Знала только, что я один шел. И еще Рут знала, что шабат нельзя встречать одному. Шабат – это время, когда за столом вся семья собирается. У нее, когда я прекратил упираться и зашел в ее дом, стол был накрыт. На девять человек. Рут и мне тарелку поставила. И кусок халы отломила, рядом с тарелкой положила. Как остальным. Зажгла свечи. А потом достала альбом и стала фотографии доставать. Сначала старые и очень старые. Как и сама Рут. Моше (муж), старшая дочь, два сына – они все давно умерли. Потом фотографии помоложе: младшая дочь, Роза, – она в Америке. Уже десять лет. Ее муж. Их дети – внуки Рут. И правнучка – Циля. Положила фотографии рядом с тарелками. На белую шабатную скатерть. Налила вина. Всем. И тем, кто уже никогда не придет, и тем, кто, может быть, когда-то придет. Если Бог даст. И мне налила. Потому что я один шел по улице. А шабат надо всей семьей встречать. А «от шабата до шабата брат наебывает брата». Это Гарик Губерман сказал. А Гарику Губерману можно верить. И про шабат можно верить, и про наебывать. Но все равно – шабат нужно всей семьей встречать. И не ковыряться в носу, конечно. Но это уже потом было – мой шабат с семьей Рут.
А когда мой тихий час в Израиле закончился, я в двадцать один год с половиной стал работником почты. Моя еврейская бабушка, естественно, завела бы любимую песню еврейских бабушек, что Моцарт начал сочинять музыку в шесть лет, но, бабуль: во-первых, ты умерла; а во-вторых, хватит уже про твоего Моцарта. Сталлоне было тридцать, когда вышел «Рокки», а графу Дракуле – четыреста двенадцать, когда он переехал в Лондон в поисках новой крови. Так что все относительно, как говорил Эйнштейн. А Эйнштейн, кстати, – он сам узнал, что все относительно, только в двадцать шесть. Тут главное – что тихий час закончился.
Бога надо искать даже в том случае, если точно знаешь, что его нет
Забавная штука – почта. Полный анахронизм. Есть же интернет, мобильники, мессенджеры всякие. Но кто-то ей по-прежнему пользуется. Одни – по привычке, вторые – из-за лени или собственной тупости, третьи – чтобы было на кого свалить: ну там, опоздал
