style="font-size:15px;"> Люди. И фигуры
Зачем Веня читает?
Кажется, его звали Веней. Впрочем, не знаю. Думаю, кто-нибудь из нескольких поколений студентов-филологов непременно его вспомнит. Быстрый, сноровистый, балагурный, но безнадежно старый. Лет тридцати пяти – сорока, вероятно.
Лицо киношного шкипера или киношного же пирата со слегка косящим глазом. Таких в ту пору любили вырезать на курительных трубках в образе черта.
Веня работал гардеробщиком на филфаке и был матерым библиофилом. Но не из тех мыльных пройдох, которые продали мне томик Анненского из Большой серии «Библиотеки поэта» за собрание сочинений Конан Дойла, да за отсутствующий том потребовали еще червонец. Нет, Веня был настоящим читателем. Разве что излишне жадным до дефицитных новинок и раритетного старья. Разговаривать с ним о книгах было интересно, хотя и попахивало иногда сплетнями о бывших любовницах и приевшихся женах. Но запах этот был едва уловим и тут же поселял в тебе чувство вины за собственную мнительность и отсутствие демократизма.
Что нас действительно занимало: зачем Веня читает? Доживающий жизнь гардеробщик, благоговейно выщелкивающий и восторженно выхохатывающий из себя имена Гамсуна и Пруста, Мандельштама, Кафки, Набокова или, например, Выготского и Роже Гароди, а то вдруг специально для филологов-неофитов – Василия Комаровского с чувствительным цитированием:
Как этот день сегодня странно тонок:
Слепительный, звенящий ряд берез;
И острое жужжанье быстрых ос
Над влажностью коралловых масленок.
Все мы пребывали в начале ослепительной карьеры. Нам открывалось! Сил хватало на горы словесной руды. Гибельным позором казалось написать однажды в комментариях: «Имя автора цитаты установить не удалось». Это не про нас. А что такое когда-нибудь могут написать про нас, еще не снилось даже в страшных снах. Ведь все студенты филфака, надо помнить, были еще и поэтами. А Вене- то зачем?
Сегодня, когда можно подводить итоги не только карьеры, но и жизни, я не то что по-прежнему не умею на этот вопрос ответить, но не могу понять: из каких углов наших душ он появился? Должно быть, в каждом соседствовали влюбленный филолог и тщеславный студент. Вопросом про Веню задавался исключительно второй, благоразумно не подключая к нему первого.
Хуже нет вопросов, которые не существуют. В старости мы читаем ни зачем и ни почему. Пока живо прекрасное волнение, вопроса о цели и смысле не возникает. А смерти он неинтересен.
Так начинают…
Читатели
На манер Мандельштама («Все думаешь, к чему бы приохотиться / Посереди хлопушек и шутих») в который уже раз в жизни рука тянется к книжной полке. Хотя все реже читаю новое, больше перечитываю.
В детстве и особенно в юности – другое дело. Тогда, как заметил Уайлдер, «нас формируют посулы воображения». Не родители, замечу, не
