мельтешение становится смутным и расплывчатым, сливаясь в ровный фон, из которого вырастают красочные картинки. А затем ты моргаешь, и перед глазами остаются лишь зернистые точки, подобные песчинкам в их непрекращающемся танце…
Видели когда-нибудь, как они танцуют? Как мириады их взмывают в воздух, подхваченные ветром, и начинают кружиться, переплетаясь, подобно телам в смятой постели? Как картины прошлого и видения грядущего на секунду проступают в этом танце и вновь исчезают?
Если нет – приезжайте в Медину.
Здесь кожа на лице становится красной и грубой от постоянных ударов мелких песчинок. Они забиваются под ногти, в малейшую складку одежды, в карманы, даже в поры кожи. И через пару недель в Медине ты становишься очередным серо-коричневым пятном, покрытым налётом песка. Каждый день ты будешь ложиться спать, стряхивая его с простыни, чтобы утром вновь проснуться в своей персональной песочнице.
Иногда мне кажется, что каждый из нас точно такая же песчинка в этом гигантском море. И город, просыпаясь, выгребает нас из своей постели, а мы упорно лезем назад…
В баре «Отвратный день» внутренняя обстановка под стать названию, но у него есть одно неоспоримое преимущество перед остальными подобными заведениями. «Отвратный день» располагается ровно через дорогу от полицейского управления. В Медине, с её непрекращающимися, а лишь затихающими на время песчаными бурями, это немаловажно.
Пятьдесят шагов в одном направлении человек способен пройти почти в любую погоду и почти в любом состоянии.
Моё же состояние в тот вечер, как и во многие другие в тот год, было далёким от идеального. Я смотрел в глаза вечности и отводил взгляд первым – это мне, а не вечности хотелось надраться так, чтобы не чувствовать ничего.
Потрёпанная маска с песчаными фильтрами болталась на грязной шее; рука с криво-подстриженными ногтями дрожала, пытаясь удержать пустую рюмку; глаза застилал тоскливый туман; голова постоянно клонилась вниз, предчувствуя скорое появление сна. То и дело запуская руку в густые грязные волосы, я добился того, что причёска напоминала формой песчаную дюну. Проснувшийся в глубинах памяти Томаш (мой несостоявшийся дворецкий, камердинер и кто-то там ещё) ворчал с презрением и осуждением, как он часто любил делать в дни моего детства.
– Ещё одну, Карл, – произнёс я, заглушая голос Томаша.
Карл – высокий и улыбчивый бармен «Отвратного дня» – был немым (не знаю уж от рождения или ещё почему), но прекрасно умел говорить взглядом и жестами. Вот и сейчас он выжидающе смотрел на меня прищуренными, чуть насмешливыми голубыми глазами. Кому другому этот взгляд не сошёл бы с рук, но для Карла я ограничился тем, что повторил просьбу и стукнул кулаком по стойке. Карл усмехнулся и налил ещё рюмку. В насмешке было сочувствие, но я старался не замечать его.
В последнее время я многое старался не замечать.
