ри!
Красивая. За эти пять лет она стала другой – повзрослела, что ли. Или это мне, ослу, так кажется?
Лиля убрала телефон.
– Ну что там у тебя? – она присела рядом с рисующим на асфальте сыном.
Подул ветер, листья деревьев зашуршали, и я не услышал, что он ответил. Лилька взяла мелок и стала рисовать на асфальте вместе с Платоном.
И откуда эта предательская резь в глазах?!
Я вышел из своего укрытия.
– Мам, – первым заметил меня Платон и подскочил на ноги. – Папа идёт! Вон!
Она повернула голову, и мы встретились взглядами. Медленно, Лика встала на ноги. Ей всегда шли пастельные тона, но сегодня на ней было ярко-бирюзовое платье с подчёркивающим талию поясом. И оно ей тоже шло.
– Здравствуй, – сказал я, подойдя. – Как дела?
– Как всегда, – ответила она после непродолжительного молчания.
– А у тебя? – спросил у чуть ли не подпрыгивающего от нетерпения сына.
– У меня хорошо. Смотри, – показал он на асфальт. – Круто?
– Очень, – я присел и, взяв мелок, пририсовал к корявому домику крылечко и ещё одно окно.
– А меня нарисуй, – попросил сын. – И маму.
Минут десять мы втроём трудились над «асфальтовой живописью». В конечном итоге главный художник посчитал картину завершённой и, сорвавшись с места, понёсся вперёд по аллее. Лиля собрала мелки, и мы пошли следом.
– Как неделя прошла? – спросил я.
– Нормально. – Она искоса посмотрела на меня, но ничего не добавила. Только когда мы прошли ещё метров пятьдесят, сказала задумчиво: – Через год Платон в школу пойдёт.
Меня как по башке ударили. А правда ведь, через год. Появилось ощущение, что пять лет прошли, как пять дней. Платон подбежал к детской лесенке и стал взбираться на неё.
– Пап, смотри, как я умею! – крикнул он, добравшись до середины.
– Платон, осторожнее, пожалуйста! – воскликнула Лиля. – Держись крепко!
– Я держусь!
Он полез выше. Лиля напряглась, и я, ничего не говоря, подошёл к лестнице.
– Ты – царь горы. Взял Эверест!
Сын просиял, и я махнул ему.
– Спускайся теперь.
Когда Платон опустился на несколько перекладин, я подхватил его и понёс обратно. Он болтал ногами в сандалиях, а Лиля смотрела на нас.
Два часа прошли, как две минуты.
– Ну всё. До воскресенья, Дим.
Мы стояли у ворот парка, было ещё тепло, но уже чувствовалась прохлада, напоминающая о скором наступлении осени. Лилька взяла Платона за руку.
– Как насчёт пиццы? – предложил я.
– Да, пицца! – радостно поддержал Платон. – Я хочу пиццу!
Лиля глянула с упрёком.
– Нет, Платон, – сказала она мягко, но строго. – Никакой пиццы. У меня нет времени.
– Ну мам, – заканючил сын. – Ну пожалуйста! Я очень хочу пиццу! Прям очень-очень!
– Я же сказала, нет. Если ты так хочешь, сходим с тобой в другой раз. Сегодня дядя Антон приедет, ты забыл? Я же тебе говорила.
Я напрягся. Снова этот чёртов Антон! На эти два часа я дал себе забыть, что у неё есть другая жизнь, но теперь пришлось вспомнить. Сын воодушевился.
– Он мне машинку обещал! Такую… Которая мигает и сама двери открывает, – повернулся ко мне, – представляешь, пап?! Она ещё так делает, – он изобразил сирену.
Во мне закипала злость. Машинку он обещал моему сыну! Недомерок грёбаный!
Челюсти сжались сами собой, виски как тисками сдавило. Лиля положила ладонь сыну на плечо. Ярость и досада переполняли, но приходилось держать всё в себе.
– До встречи, Дим, – сказала Лиля. – Платон, скажи папе пока.
– Пока, пап, – помахал сын.
– Пока, – поднял я руку в ответ и изобразил улыбку.
Лилия
Антон приехал, как всегда, вовремя. По нему часы можно было сверять. Говорят, что пунктуальность – вежливость королей, но порой эта вежливость меня раздражала.
– Полотенце упало, – сказал он, взглядом показав на пол возле раковины.
Я засмотрелась на сына и не сразу поняла, о чём он. Антон встал и, свернув полотенце вчетверо, понёс в ванную. За полтора года я так и не привыкла к его педантичности, хотя,
