которым нравится хорошо жить. Всё. Но время прошло, и суровый 2014-й ясно спросил любителей хорошо жить за идентичность.
Здесь неизбежность. Титульные жители Татарстана и татары, и россияне. Восточные славяне, песок Империи, бывают россиянами, но: либо «полными россиянами», людьми без иных маркеров, либо «русскими», русскими по племени.
Ряд ситуаций в России остро ставил вопрос «русских россиян». Им, бежавшим с Кавказа и средней Азии, не помогала диаспора и «своё» государство: их легко грабили, легко убивали, и единицы вставали на защиту «соплеменников». Памятная манифестация Манежки собрала агрессивную и организованную, но субкультуру, пусть по причине межплеменного конфликта.
Воинствующие девяностые показали природный актерский дар популяции: вчера бравые десантники, следователи, шоферы стали органичными бандитами, структурирующимися не по этническому, а по корпоративному принципу. Великие защитники русского имени прожили девяностые субкультурой, от «Памяти» до бритоголовых мобов: популяция же зализывала раны да тосковала по ушедшей идеократии.
Проблема идентичности, пережив и девяностые, и нулевые, требовала решения, и аннексия Крыма актуализировала взрыв понимания себя. Мы поняли.
Кем не являемся. «Русские» юго-востока Украины сделали Харьков и Днепропетровск оплотом украинского государства. Русские идеологи занялись рекрутированием адептов в пушечное мясо для Новороссии, и вновь проявилось: нет русских как племени. Те, кто видел Русь племенем, либо ушли в субкультуру, либо обратились в донбасский кокс.
Вспышка триумфа «Русского Мира» стала символом его падения. Суть рассыпчатой русской массы, атомизированных, живущих разными идеями, вещами и символами индивидов, как имеющих потенциал общности бородатыми демиургами не раскрыта.
Одно очевидно: отчасти мы племя. Племя с неразвитыми механизмами племенной взаимопомощи. Племя огненного потенциала. Ведь антропологическое качество популяция не потеряла, а культурно мы остаемся носителями великого наследия русских классиков. Стало быть, будущее в виде тихого умирания нам не светит.
Мы будем жить и соединяться, но иначе. Привычка жить автономно от государства, привычка тянуться к «своим» сообществам дает нам шанс выстроить жизнь по-новому в будущей России. Либо Построссии.
И если русские принадлежали стране, государству, то оставаться ли русским после страны и после государства? А время «после» показывает себя.
Не коррупцией как становым хребтом вертикали власти и не монополией на насилие, проявленной региональным лидером. Не превращением армии в ЧВК по призыву: когда заплаканной матери говорят, что сын вместе с десятком сослуживцев погиб на учениях.
Нет, время «после» являет себя усталостью от страны. Серого государства, серой коммерции, ежесекундной борьбы за собственное достоинство, горечи ненужности ума и таланта стране-симулякру. Время «после» оставляет ли нас русскими?
Ответ однозначен и нерационален. Мы не племя, и Дмитрий Алтуфьев раскрывает как суть кризиса идентичности, углубляющегося по распаду Союза, так и путь популяции, сегодня по привычке называемой «народом».
Концепт русских как народа, племени, нации эпохами обрабатывали русские националисты. Автор вошел в этот дискурс лезвием скальпеля и, вскрыв кожу дискурсивной формации, увидел, что за ней пустота и зловоние там, где русским именем прикрывают междоусобицу.
Повторюсь, этническое сознание скажет: русские есть. Но много ли осталось этнического сознания? Автор раскрывает специфику преимущественных социальных связей внутри популяции, показывает, что даже «племенные» связи среди русских националистов идейны.
Помимо остроты темы книга выдается оригинальным стилем мышления. Живой слог и острая, беспощадная мысль.
Ветер свободы.
1. Русь: конец и начало
Страна, государство, народ… что происходит с этими понятиями в России? За прошлый век в стране сменилось три государства, каждый раз прошлое объявлялось проклятым, а русский народ яростно уничтожал себя и окружающих в очередной святой борьбе. Начало ХХI века уже принесло войны в Грузии, Украине и Сирии, эти события так подхлестнули клячу постсоветской истории, что она, закусив удила, несется вскачь с невиданной прытью, увлекая повозку общества, а вокруг на глазах меняется ландшафт, сматывается ткань реальности, рвутся контексты идентичностей и создаются новые. Взобравшись на поручни подпрыгивающей колесницы и балансируя на краю, мы попытаемся здесь заглянуть за горизонт событий в нескольких направлениях.
Самые интересные моменты на нашем пути – повороты, где один отрезок смысла кончается и начинается иной. Первый раз все кончилось в XIII веке. «Слово о погибели
