да.
Конечно, я ничего не записывал. Моей памяти хватило трех секунд после сбрасывания трубки на вечное сохранение того, что тогда назвала Иисус.
Я впервые в этом сезоне достал свой велосипед, забыл закрыть гаражные ворота и, преисполненный воодушевлением, поехал по дороге.
Меня никто не собирался встречать, дверь уже была открыта. Я оказался в темной прихожей, прошел к свету и сел на пустовавший мягкий диван. Не стал снимать пальто – в субботу многое позволительно. Немногочисленные люди переговаривались или танцевали в некоем подобии тумана. Мне было слегка неспокойно. Внезапно из-за спинки дивана выполз самобытного вида молодой человек. Он опрокинул свои ноги на мои колени, попросту не заметив их. Я не шевелился. Мой сосед лежа курил, подпевая и пританцовывая. На особо активном моменте мелодии я положил руки на его кроссовки и этим наконец обратил на себя внимание. Он тут же сел, но не убрал ноги. Задумчиво посмотрел на меня, заправил длинные волосы за уши и выпалил:
– Ты – Мартин!
Я узнал этот голос – он ответил мне по телефону. Почему-то вид его обладателя сразу стал вызывать отвращение. Ему было около двадцати пяти лет. Пропитанный запахом травы, он начал говорить что-то неразборчивое, и из его рта еще продолжал, не заканчиваясь, выходить дым, хотя косяк в руке уже не тлел.
– Я пришел к Иисусу, – невежливо вспомнил я.
Не обидевшись, человек направил палец в потолок. Наверху узкой лестницы меня встретили две двери. Постучавшись, я открыл дальнюю. Обнаружив новый свет в комнате, Иисус повернулась на его источник и подарила мне свою чудную улыбку. Она улыбнулась бы любому на моем месте, но все же это было приятно. Я счел ее эмоцию знаком приглашения и вошел внутрь.
Было шесть вечера. Угол кровати выступал в качестве стола, на котором лежали две книги и большая тетрадь. Рядом с согнутыми коленями находился закрытый блокнот в кожаном переплете. Я сел рядом с ним.
– Почему ты ушла?
– Почему ты пришел? Не люблю сократовские вопросы, но всеми нами что-то движет, да?
Мне нечего было сказать, и я пожал плечами. Начал осматривать комнату. На стене в дальнем углу отражались преломленные небольшой призмой лучи уходящего за деревья солнца. Не слишком яркие, они были единственным светлым объектом. Рядом с арочным окном, выпирая из орехового пола, стояло грубое кресло табачного цвета. Поодаль от него спряталось пианино. Над казавшейся твердой постелью висела старая школьная доска, истертая до деревянных проплешин. На ней с помощью малярного скотча крепились несколько маленьких листков, а рама доски была исписана черной краской:
Действуй на грани, сжигая мосты,
И, не страшась последнего боя,
Тело и разум свой унеси
В вечность – смесь солнца и моря.
Я задержал взгляд в этой части комнаты, так что повисло длительное молчание. Иисус заканчивала дописывать страницу в тетради, и я наконец решился возобновить диалог, спросив, чем она занимается.
– Это
