опасался, что поднесут мне тройной перцовой, но, по-видимому это была, точнее, будет, фишкой Петра Великого. В ковше был квас, причем довольно ядреный. Кстати, по словам Аникиты, с которым я предварительно немного проконсультировался, почетным гостям подносят мед или заморское вино, но князь, видимо, таким образом выражал фронду. Но не тут-то было – не знаю как прочие иноземцы, а я выпил квасу с удовольствием и поблагодарил княгиню. Как говорят московские бояре, я представлял себе довольно слабо, но как-то само собой у меня вырвалось в совершенно шолоховском стиле:
– Спаси тебя Христос, княгинюшка, знатный у тебя квас.
Наверное, если бы я станцевал вприсядку, исполняя при этом «Аve Maria», княгиня удивилась бы меньше. На заросшем густой бородой лице князя эмоции выражались слабее, но, похоже, он также проникся. Нас пригласили в горницу, усадили на почетное место и стали потчевать. Закуски слуги натащили на хорошую гулянку, но я и мои спутники молоды, да еще военные, так что возможностью пожрать на халяву нас, добрых молодцев, не испугаешь.
Начинать разговор, прежде чем гость утолит голод и жажду, верх неприличия, даже Бабе-Яге в сказках всегда говорят: ты меня накорми-напои, а потом спрашивай. Так что боярин терпеливо дожидался, пока четверо молодых проглотов с завидным аппетитом уничтожают разложенные на столе припасы. Наконец первый голод был утолен, и мы перешли к деловой части визита. Первым начал воевода и велеречиво и витиевато выразил удовольствие от приема в Новгороде такого дорогого и знатного гостя, которого принимали с колокольным звоном, как царскую особу.
– Ох, князь, льстишь ты мне, сирому и убогому, нешто царей где без хлеба-соли встречают?
Иван Никитич поперхнулся и посетовал, что встречал меня сам Делагарди, а его до торжественной встречи не допустили, и как положено в немецких землях встречать столь высокородных гостей, он не ведает.
– Да я, чай, не в Неметчину приехал, чтобы меня на иноземный манер встречали, – медовым голосом пропел я боярину.
Похоже, шаблон хозяину я порвал напрочь, и он недоуменно моргал глазами. Лелик и Болик помалкивали – будь разговор на польском, они бы поняли, а так лишь с пятого на десятое. Аникита тоже молчал, лишь иногда усмехаясь в бороду. Он уже привык, что у меня язык без костей и плести словесные кружева я могу довольно долго.
– Видишь ли, боярин, я в весьма трудном положении. Король Швеции Густав Карлович безмерно опечален нестроениями в Русской земле и, по христианскому обычаю желая помочь ближнему, послал меня разузнать, в чем причина этих нестроений и нельзя ли как-то помочь вашему горю. И вот приехал я к вам, а у меня дома жена молодая, ждет меня, печалится. Да в вотчинах своих я сколь времени не был, того и гляди лихие люди растащат добро мое без хозяйского-то пригляду!
– Так чем же я тебе помогу, князь? – оторопело спросил боярин. Очевидно, мои причитания о брошенных вотчинах нашли живое понимание в его сердце.
– Как чем, дорогой мой Иван Никитич! Правдой, только ею, родимой. Вот ты скажи
