и стыдно. Он хотел уже отказаться и сказать самодовольному вельможе, что он, как настоящий мужчина, закончил все свои дела до выхода на берег и оставил позади всякую нежность, которую ему обещали руки сестер и матери, но тут он увидел, как Вейгела в уверенном жесте протягивает ему руки, прося – повелевая – подойти.
В глазах защипало, и мальчик быстрым шагом подошел к сестре. Она не опускала рук и, когда Модест оказался рядом, ощутили на ладонях его сухую гладкую кожу.
– Нас будут ругать, – тихо сказал Модест, глядя на их сцепленные руки.
– Ты король, Модест. А я твоя царственная сестра, – возразила Вейгела. Она чувствовала осуждающие взгляды из толпы и лишь крепче сжимала руки брата, не позволяя ему малодушия. – Они не посмеют тебя обидеть. Никогда больше.
Модест коротко кивнул. Пусть он и не верил Вейгеле, он все же горячо и преданно любил воинственную решимость, с которой она спешила ему на помощь всякий раз, когда он по неосторожности нарушал строгие аксенсоремские правила. Но сейчас в ней что-то изменилось. Не было решимости, не было спокойствия. Она низко опустила голову, позволив густым черным волосам упасть на лицо, но Модест стоял слишком близко, чтобы не заметить, как изогнулись в неровной линии ее красивые полные губы.
Модест был, как говорили взрослые, слеп от рождения. Он не видел того, что видела Вейгела, зато знал, каким бывает море на рассвете или в период миграции ярких аолиевых рыб, раскрашивавших воду неоновым свечением, и не раз видел сине-сиреневое небо над Лапре, каким оно становилось в преддверии парада Падающих звезд. Он видел внешнюю сторону вещей, не разбирая внутреннего течения их жизненных сил, а потому не знал, как дрожит и пульсирует огонь внутри Вейгелы. Модест не мог знать, как тяжело ей проститься с ним.
– Матушка не пришла, – вдруг сказал Модест. Он искал ее статную тонкую фигуру все то время, что шел до причала, но не находил и искал все внимательнее, оглядываясь по сторонам слишком явно, натыкаясь на глаза и лица чужих людей.
– Она плохо себя чувствует, – с готовностью ответила Вейгела.
Модест кивнул.
– Конечно.
– Не злись на нее.
– Как можно?
Хоть они и говорили о своей матери, в их голосах не было ни любви, ни почтения. Модест знал о том, как болезненна королева-мать, но знал он и то, что даже неходячие, парализованные матери тянулись проститься со своими сыновьями, когда те отправлялись на материк.
– Ты не знаешь, как сильно она тебя любит.
– Что с дедушкой? – Модест не видел и его, хотя замечал среди малознакомых лиц его учеников – людей еще менее знакомых, но ярко сверкавших плоскими фибулами в форме луны.
– Модест… Я чувствую, что ты злишься.
– Разве это злость?
Вейгела покачала головой. То, что ее импульсивный, ранимый
