знал бы о нем больше, чем сам Линос. Увидев его впервые, Линос был очарован. Прожив с ним какое-то время при дворе, он оказался разочарован до глубины души. Если свой цвет – хотя бы Дом Идей – можно было изменить путем длительного труда, то лицо, его обычное, непримечательное лицо, изменить было нельзя. Другое дело лицо принцессы. Ее большие глаза, подобно водовороту, затаскивающие в темную глубь морской синевы, сияли изнутри, будто источая поглощенный свет, темные, длинные стрелы бровей, проглядывавшие из-под черных кудрей, делали ее восковую кожу еще белее, от чего полные губы казались испачканными в крови. Это была жуткая, но обворожительная, пленяющая красота, которая обещала стать еще богаче и ярче, когда с щек сойдет детская округлость и кожа натянет высокие скулы.
Вейгела долго рассматривала свое лицо. Без сомнений, она видела, что прекрасна, но, не зная общей мерки, не торопилась с этим себя поздравлять, находя много странного в своей непохожести на других. Линос был светел и круглолиц, служанка, подменявшая Леду, прятала за платком золотые локоны, и даже Лусцио, имевший привычку тянуть руки к голове каждый раз, когда те оказывались свободны, путался пальцами именно в светлых прядях, а лицо, пусть и вытянутое, очертаниями напоминало ровный овал. Вейгела пощипывала кожу на щеках, пытаясь убрать едва заметную угловатость, но, сколько бы она ни проминала ее пальцами, сколько бы ни растягивала щеки, ее лицо по-прежнему было красиво и не похоже на других.
– Линос, – позвала она.
– Да, ваше высочество.
– Скажи мне, мы с братом, наши лица, они похожи?
Линос мягко улыбнулся, пряча в уголках губ упрек и сожаление. Именно поэтому они не обвенчались – не потому, что он был низкого ранга, и не потому, что принцесса была слишком молода, – они не обвенчались из-за параноидальной любви к брату. Тот был аномалией. Горячий и яркий, как солнце, которое пробивается даже сквозь закрытые веки и оставляет на внутренней стороне отпечаток своей тени, он обладал какой-то отрицательной гравитацией, отталкивая от себя почти всех, кто не был вынужден ему прислуживать. Его вполне можно было любить на расстоянии, но вблизи он был невыносим из-за своего раздражающе яркого света. Однако Вейгела всегда жила на его орбите, воспринимая брата как-то иначе, чем другие, любя тех, кто любил его, и презирая тех, кто его презирал. Бороться с его влиянием было невозможно, и Линос ушел к монахам, мечтая забыть о блистательном принце, существование которого он обвинял в гибели своей любви и своего будущего.
В конце концов, Линос кивнул.
– Как две капли воды.
«Могу ли я назвать это лицо красивым? Но мне оно так нравится. Не может быть, чтобы на земле существовал человек, которому бы не навилось это лицо, – думала Вейгела, разминая щеки перед зеркалом. – У моего брата такое же, точно такое! Нет, наверное, губы немного другие, он же мужчина. Вот бы посмотреть на него. Наверняка он скоро вернется. Не останется же он там навсегда!» Все эти мысли Линос читал по ее открытому
