соломой, потом в кухню за чашечкой молока. Осторожно откинув армяк и разостлав солому, поставил он молоко на кровать. Бедной собачонке было всего недели три… Она еще не умела пить из чашки и только дрожала и щурилась. Герасим взял ее легонько двумя пальцами за голову и принагнул ее мордочку к молоку. Собачка вдруг начала пить с жадностью, фыркая, трясясь и захлебываясь. Герасим глядел, глядел да как засмеется вдруг… Всю ночь он возился с ней, укладывал ее, обтирал и заснул наконец сам возле нее каким-то радостным и тихим сном.
Ни одна мать так не ухаживает за своим ребенком, как ухаживал Герасим за своей питомицей. (Собака оказалась сучкой.) Первое время она была очень слаба, тщедушна и собой некрасива, но понемногу справилась и выровнялась, а месяцев через восемь, благодаря неусыпным попечениям своего спасителя, превратилась в очень ладную собачку испанской породы, с длинными ушами, пушистым хвостом в виде трубы и большими выразительными глазами. Она страстно привязалась к Герасиму и не отставала от него ни на шаг, всё ходила за ним, повиливая хвостиком… Она была чрезвычайно умна, ко всем ласкалась, но любила одного Герасима. Герасим сам ее любил без памяти… и ему было неприятно, когда другие ее гладили: боялся он, что ли, за нее, ревновал ли он к ней – бог весть! Она его будила по утрам, дергая его за полу, приводила к нему за повод старую водовозку, с которой жила в большой дружбе, с важностью на лице отправлялась вместе с ним на реку, караулила его метлы и лопаты, никого не подпускала к его каморке.
У меня есть история про свою собаку. В ее судьбе можно найти схожесть с судьбой Герасима, потому что ее тоже когда-то вырвали из среды естественного существования и перевезли в город, где она страдала.
Когда мы с сестрой были маленькие, нам купили щенка колли с длинной мордочкой, как у лисы. Помню, как отец принес в дом крохотного смешного щенка, покрытого каким-то всклоченным цыплячьим пухом, как щенок стал передвигаться по квартире на неровных ножках и оставлять за собой маленькие лужицы, от которых за три дня дыбом встал весь паркет в квартире. Нам сказали, что зовут ее Уэлси и она породистая девочка. У нас с сестрой не было паспорта, а у нее уже был. Но самое главное, что у нее было небезразличное сердце. Например, она не давала никому дома повышать голос или плакать. Эта черта проявилась у нее с самого детства. Если случалось в семье какое-то разногласие, она прибегала, начинала лаять, суетиться, забрасывала на каждого свои передние лапы. Сначала на ногу, потом, когда подросла, – на грудь, пытаясь всех разнять, развести по углам и успокоить. Вероятно, так работали ее генетические программы, она была собакой пастушьей и воспринимала нас как овечье стадо, в котором нужно поддерживать мир и покой.
Возможно, по этой же причине она страшно боялась сильных звуков, грома, салюта. В своем страхе за сохранность стада она терялась. В эти моменты она забегала в ванную, где хлопки были слышны поменьше, ложилась и тряслась всем телом. Мы называли ванную бомбоубежищем. Но в остальное время она оставалась в веселом расположении духа.
Кормили мы
