какого-нибудь ребятёнка, он, ещё больше согнувшись, мчался с неожиданной прытью за орущим от страха и восторга малышом. Почувствовав, что ребёнок выбивается из сил, преследователь прекращал гонку и уходил в сторону.
Некоторые отваживались дразнить бабая, надеясь на резвость своих ног. Рейтинг смельчаков среди остальной детворы резко возрастал. Вот и я однажды, подкравшись к дремавшему на солнцепёке у магазина старику, дёрнул его за полу халата и пустился наутёк. Сзади топотил бабай.
Вдруг я запнулся за корень дерева, выступающий из земли и растянулся во весь рост, больно ударив коленку. Пока я поднимался с земли, бабай догнал меня. От страха я присел и закрыл глаза. Однако ничего не происходило. И тут я услышал голос бабая: – Ал, карагым! (Возьми, дорогой! – казахск.)
Я открыл глаза. Бабай протягивал мне конфету, расплющенную от долгого таскания в кармане. Ал, карагым! – повторил старик. Лицо его, сморщенное как печёное яблоко, светилось улыбкой. Мой страх тут же исчез. Я улыбнулся деду и взял конфету.
Читатель! Не жди концовки в духе Эдика Лимонова. «Клубничкой» здесь и не пахнет. Старик не был педофилом. В ту пору в простонародье о такой мерзости не слыхивали. Впоследствии я узнал, что когда-то у старика во время страшного пожара сгорела единственная дочь и двое внучат. После этого он немножко умом тронулся.
Крутой Иван
Ивана Булыгина (фамилия изменена, как водится, по этическим соображениям) в нашей школе боялись многие одноклассники, побаивались некоторые старшеклассники (из очкариков – отличников), а малышня – так вообще была от него в ужасе.
Был он массивный, слегка сутулый, с короткой шеей и маленькой круглой головой. Этакая помесь медведя с орангутангом. Ему нравилось, что его боятся, и он прилагал все силы для поддержания своего имиджа. Отличался он непредсказуемой жестокостью.
Однажды двое моих одноклассников из-за какого-то пустякового конфликта вдруг пожаловались ему на меня. Так он, не говоря ни слова, подошёл ко мне на перемене и выстрелил в ногу из мелкокалиберного пистолета. Меня спасло только то, что ствол пистолета не имел нарезки, и пуля летела, кувыркаясь. Она ударила мне в ступню боком и даже не пробила кирзовый сапог.
После школы Иван вскоре загремел в колонию за пьяную драку с нанесением тяжких увечий. Вышел года через три, весь в наколках. Теперь его побаивались и взрослые.
Похоже, что он любил только себя, а остальных ни во что не ставил.
Особенно женщин. Ещё А. Н. Островский отметил, что женщины почему-то любят мужчин порочных. Видимо поэтому Иван недостатка в женщинах не испытывал.
Его любимым трюком был заход в гастроном под ручку с двумя заарканенными на сегодня красотками. Там он требовал литр водки, добавляя тут же: – И ещё полкило ливерной колбасы – собакам.
– Иван! И нам возьми колбаски! – просили женщины.
– Так
