или подозрительного уловить не мог, собственно, звуков не было. Он еще сквозь сон просто почувствовал неясное беспокойство, и первое, что увидел, это зад Лиса. По обыкновению, тот на широко расставленных лапах занимал собой все подступы и помахивал лохматым хвостом с той замедленной амплитудой, с какой обычно обдумывал следующий шаг.
За деревьями прямо по курсу в направлении водопоя неторопливо проплывали рога. Гонгора не сразу сообразил, что это именно рога, но потом зрение прояснилось, и рука уже двигалась, нашаривая створ лука. Ну конечно, подумал он. Мясо.
Мясо шло, никуда не торопясь, то ли к водопою, то ли от него, теперь все решали секунды. Щуря глаза на апоплексически темный багровый диск солнца, бивший прямо в лицо, Гонгора покинул палатку, как покидает свое гнездо запрограммированная на удачу крылатая ракета, пригибаясь к самой земле и на ходу закидывая за спину тугой куивер со стрелами. Он все еще не проснулся, но уже во всех подробностях видел, каким будет этот вечер. Это был его эверест.
Гонгора совсем уже набрал было скорость, но в последний момент его что-то остановило. Все мысли у него были заняты предстоящим ужином, но он обернулся, проверяя, все ли взял и не забыл ли чего-то, чего не стоило забывать. Улисс смотрел. Он еще не понимал, что их ждет этим вечером. Он смотрел, даже не допуская мысли, что его оставят здесь одного.
Улисс сидел рядом с палаткой черно-серым неприветливым изваянием, как кербер у врат в потусторонний мир. В нее теперь можно было попасть, только его застрелив. Слабый ветерок мял и тормошил ему уши, у него за спиной стоял лес, они отлично дополняли друг друга, и Гонгора с легким сердцем оставлял его за старшего, зная, что что бы ни случилось, его будут ждать – столько, сколько нужно. Потом Улисс стал скулить.
Он понял.
Он даже не пытался догнать, не делал последних рывков и не суетился, это был плачь дикого зверя с сознанием трехлетнего ребенка, до которого дошло, что его бросают одного.
Гонгора очень не любил, когда Улисс начинал скулить, ныл тот по делу и без всякого дела, но вот это детское нытье Гонгора не выносил. Он слышал его не часто, и каждый раз ему от него не хотелось жить.
Гонгора показал ладонью, чтобы лежал и лежал тихо. Улисс словно видел покойника. Он смотрел так, словно видел Гонгору в последний раз.
Бежать было легко и приятно. Гонгора уже забыл, что значит плечи, свободные от груза, и ноги, едва касающиеся грунта. Он перестраивался на долгий бег, на ходу затягивая тесемки и подгоняя лямки, его организм привык уставать, он был готов к первой космической скорости и завоеваниям континентов. Он летел теперь по другую сторону от бесконечно чужого ему старого, больного, вонючего и далекого мира – вне времени, забыв о его грязи; он придерживал контейнер своего боезапаса, своего художественного творения, в другой руке сжимая длинный тугой инструмент, эффективность которого проверялась в течение многих тысячелетий. Он был у себя дома. На планете, принадлежавшей только
