волей законодателя. Невозможность привлечения к ответственности всех лиц, изготавливающих и хранящих крепкие спиртные напитки домашней выработки, приводила к тому, что соответствующая норма закона превратилась в орудие чистого случая, что, как отмечал Г. А. Злобин, «противоречит не только реальной эффективности нормы, но и представлениям людей о справедливости»[117].
Разумеется, государство должно защищать и свои интересы, требуя от граждан уплаты налогов и сборов, соблюдения правил безопасности и т. д., но в этом случае уголовный закон должен быть ultima ratio – последним, решающим доводом, когда исчерпаны все остальные возможности социального контроля, а наказуемость подобных деяний не должна превышать наказуемости общеуголовных преступлений, т. е. таких, которые не только в профессиональном, но и в обыденном правосознании фиксируются в качестве преступных. Думается, прав А. В. Грошев, утверждая, что «именно правосознание общества является носителем и выражением вовне (в позитивной и негативной формах) определенной общественной потребности в уголовно-правовой регламентации конфликтных (криминогенных) общественных отношений» и что «практика уголовного правотворчества наглядно подтверждает, что уголовный закон, не «впитавший» в себя положительные идеи общественного правосознания, противоречащий содержащимся в нем взглядам и представлениям, заранее обречен на неэффективность»[118].
Таким образом, информационное обеспечение процесса уголовного правотворчества подразумевает в первую очередь анализ «права в действии, когда оно выступает не просто в виде нормативных положений, содержащихся в традиционных источниках, но и в виде типичных форм фактического поведения людей, их ценностных ориентаций и установок»[119]. Если вспомнить, что ценностные ориентации и установки являются составными элементами этнической картины мира, определяющей и структурирующей поведение представителей данной общности, то, следовательно, законодатель, формулируя норму-запрет, должен «высекать» ее из «живого» права, существующего в широких пластах социальной действительности, а не создавать некие абстрактные модели запрещенного поведения и в то же время не запрещать через уголовный закон такие массовидные формы отклоняющегося поведения, которые коренятся в этнических традициях и стандартах жизнедеятельности людей.
Предположим, что законодатель обнаружил в массе социальных отклонений, существующих в любом обществе, некое негативное явление, обладающее значительным уровнем общественной опасности, способностью к репродуцированию и нехарактерное для сложившейся системы этнокультурных ценностей большей части населения (например, торговлю людьми или принуждение к занятию проституцией). Очевидно, что в данном случае можно говорить о наличии оснований для криминализации подобных деяний, разумеется,
