На обоих была двойная печать из темно-красного воска.
Настолько темного, что он казался почти багровым.
Достав бумажник, я вынул фрагмент, обнаруженный под полом в квартире Эббота. Этот воск был точно такого же цвета, что и тот, которым запечатали письма. С краю одной печати я заметил скол и приложил к нему кусочек воска – и размер, и форма совпали идеально. Я развернул письма и взглянул на подписи внизу. Оба от самого посла, господина Монтегю.
Как ни крути, а в Уайтхолле пребывать в неведении безопаснее, чем знать слишком много. Но меня одолело любопытство. Я проглядел текст. В первом письме наш посол в подробностях рассказывал лорду Арлингтону о ходе войны между Францией и Голландской республикой и ее последствиях для Англии в случае, если французская армия полностью захватит Испанские Нидерланды и под угрозой окажутся непосредственно Соединенные провинции. Как бы то ни было, рассуждал господин Монтегю, голландцы наши союзники, а в Париже сейчас только и разговоров о том, пошлем ли мы им на помощь сухопутные войска, выступив таким образом против Франции.
Во втором письме господин Монтегю пересказывал свою беседу с Мадам, герцогиней Орлеанской. Генриетта Анна Стюарт – родная сестра нашего короля Карла II и жена младшего брата Людовика XIV. После свадьбы с Филиппом, герцогом Орлеанским, принцессу стали называть при дворе Мадам: именно такой титул традиционно давался жене Месье – родного брата французского короля, следующего за ним по старшинству. Посол заверял лорда Арлингтона, что Мадам по-прежнему в прекрасных отношениях с французским монархом и он сам, господин Монтегю, намерен воспользоваться этим обстоятельством для успеха задуманных им переговоров. Однако, писал дальше Монтегю, состояние здоровья Мадам, к сожалению, оставляет желать лучшего. Более того, некая ситуация, связанная с Месье, ее супругом, очень расстраивает сестру короля. Вдаваться в подробности посол не стал, и все же он настоятельно советовал лорду Арлингтону срочно довести эти известия до сведения его величества.
Убрав папки обратно в сумку, я откинулся на спинку скамьи. Попивая эль, я вполуха слушал беседу по другую сторону занавески, отделявшей мой стол от общего. Два письма от господина Монтегю явно не были предназначены для посторонних глаз. Эбботу не следовало их читать, не говоря уже о том, чтобы уносить эти послания домой.
Тут подошел половой с моим пирогом. Я проткнул хрустящую корочку ножом. Брызнула подливка, и над пирогом тут же поднялся пар. Я стал жевать первый кусок. Мелкие косточки хрустели на зубах.
В последний раз я видел Эббота меньше недели назад, и тогда он, покачиваясь и цепляясь за мою руку, еле-еле брел по Флит-стрит. В тот день Эббот был пьян в стельку. Едва ворочая языком, он обрушил на меня поток бессвязных речей. А еще Эббот задал мне вопрос: «Вы верите в прощение?»
Точнее, целых два вопроса. Второй звучал так: «Если человек раскаивается в том, что совершил, искренне раскаивается, разве он не заслуживает
