по заснеженному перевалу.
– Заодно и Наполеона разбил как мальчишку, – усмехнулся Александр. – Вспоминаются слова нашего великого поэта и дипломата Фёдора Ивановича Тютчева. Накануне Крымской войны 21 апреля 1854 года он произнёс, выступая перед зарубежными послами: «Давно уже можно было предугадать, что эта бешеная ненависть, которая тридцать лет, с каждым годом всё сильнее и сильнее, разжигалась на Западе против России, сорвётся же когда-нибудь с цепи. Этот миг и настал. России просто-напросто предложили самоубийство, отречение от самой основы своего бытия, торжественного признания, что она не что иное в мире, как дикое и безобразное явление, как зло, требующее исправления».
– Хорошо, что ты напомнил эти слова, Саша. Сказано почти сто семьдесят лет назад, но звучит как сегодня.
– Просто ничего не изменилось в этой маниакальной ненависти Запада к России, – подытожил он. – Мы для них слишком большие, сложные, вызываем панический страх и зависть. Мы – другие, нравственно и ценностно, им никогда не понять русскую душу и Русский мир. И наше экзистенциальное предназначение на Земле, в отличие от их, иное. Созидать, а не разрушать. И всегда побеждать зло. Тянуться к горнему свету, а не вниз, в бездну, на дно ада.
Наш разговор продолжился через несколько дней. Осень вступала в свои права, мы прогуливались в Измайловском парке, под ногами шуршала жёлто-красная листва. Я попросил Александра рассказать о его бабушке, которая была одной из племянниц генерала Абрамова.
– О, это была тонкая, воздушная, аристократическая девушка. Очень любила книги, особенно те, которые звали к борьбе. Это свойственно молодости – пылкая увлечённость мечтой, ниспровергающими идеями, страстным желанием пожертвовать своей жизнью во имя идеального будущего.
Она не была самозабвенной революционной демократкой, но, начитавшись Чернышевского и Некрасова, стала простой народницей. И отправилась в 70-х годах XIX века, пока её дядя умиротворял Туркестан, в Сибирь – просвещать крестьян. Бакунинский клич «В народ!» звал её к высоким целям, – иронично добавил мой собеседник.
– Но что это было за «просвещение» и «хождение в народ»? – с законным сомнением спросил я, поскольку давно изучал эту тему. – Его остроумно определил писатель-сатирик Салтыков-Щедрин. Он писал, что народ вовсе не думает о каком-то «самосовершенствовании», о котором то и дело болтают его собратья-литераторы. Народ просто верует в три вещи, цитирую: «В свой труд, в творчество природы и в то, что жизнь не есть озорство. Это и есть вера и в то же время дело. Если жизнь испытывает его, он „прибегает“, просит заступничества и делает это в той форме, какая перешла к нему от его предков».
– Давай немного задержимся на этом, – продолжил Александр. – Осмысление народного духа у великого сатирика неразрывно связывалось со староверческими основами крестьянской жизни. Они же и определяли её перспективы. Следуя знаменитому гоголевскому сравнению
