зеркала хотя бы в половину человеческого роста, а самое большое, у входа, не превышало размерами две сложенные рядом книги, и, уходя, мама каждый раз обязательно завешивала его плотной черной тканью. А в сильный дождь обязательно босиком выходила на улицу и несколько минут кружила под тугими струями, словно запутывая следы.
Горло перехватило от горечи воспоминаний, еще недавно бывших реальностью, но внезапно накатившая волна тепла притупила боль. Лилиан быстро кивнула.
– Хорошо, что ты это понимаешь. Потому что твоя мать не была обычным человеком. Честно говоря, она и вовсе им не была. Мы называем себя хеску.
Лилиан вздрогнула от неожиданности, от абсурдности этих слов, и взгляд ее полыхнул злостью: как этот старик, которого она знает меньше суток, имеет право говорить какие-то глупости о ее матери?! Смеяться над ее памятью?!
Она подалась вперед, цепляясь пальцами за край стола, готовая вскочить и выбежать отсюда, плевать куда, лишь бы подальше от этого сумасшедшего.
– Остановись. – Голос Тиора прозвучал властно, резко, как приказ, и Лилиан неожиданно для себя опустилась обратно на скамью, с которой уже успела привстать.
Пальцы Тиора плотнее обхватили череп ворона, смыкаясь на нем полностью. Свободной рукой он, резко потянувшись через стол, накрыл побелевшие пальцы Лилиан и, глядя ей прямо в глаза, произнес:
– Услышь меня, Марак. Я, Тиор из рода Базаард, признаю этого детеныша своим потомком, здесь, в твердыне моего клана. Услышь меня, детеныш, я говорю тебе: ты хеску по крови и сердцу, по праву рождения. Признай же себя, как я признаю тебя.
Лилиан дернулась, пытаясь высвободиться, – и замерла, оглушенная.
Воздух вокруг нее сгустился, тело словно окаменело, а голова, наоборот, раскалилась. Ее человеческое сознание – сознание, привыкшее все подвергать сомнению и считать невероятное сказками, шептало, что это глупости, бред и вранье, да еще и надругательство над памятью ее матери.
Но откуда-то из глубины, из тяжело бьющего в ребра сердца поднималась волна, которая вот-вот должна была затопить ее целиком. Она не знала, что это и как назвать, но казалось, что в сознании ее вдруг что-то переместилось, расширилось и открыло путь чему-то новому, но в то же время хорошо знакомому и родному.
Горло вновь сдавило от подступающих слез, сердце заныло от тоски – совсем как вчера вечером, когда Лилиан вышла из машины и впервые вдохнула воздух Марака.
Она всхлипнула – громче, чем ожидала, – и впилась в деда испуганным и одновременно сердитым взглядом, не понимая, что с ней происходит.
Тиор внимательно следил за ней, не отпуская обмякшей руки, и, когда глаза Лилиан затуманились, словно она смотрела сейчас внутрь себя, а рот безвольно приоткрылся, удовлетворенно кивнул.
– Мне жаль, девочка, правда жаль, – прошептал он, не зная, слышит ли она его сейчас, но чувствуя,
