реванш. В квартале держали пари: кто – за красавицу Нормандку, кто – за красавицу Лизу.
Они дошли до того, что запретили своим детям разговаривать друг с другом. Прежде Мюш и Полина очень дружили: Полина – в накрахмаленных юбочках, как подобает приличной барышне, Мюш – растерзанный, вечно ругавшийся буян, который превосходно умел играть в ломового извозчика. Когда они резвились вдвоем на широком тротуаре против павильона морской рыбы, Полина изображала запряженную тележку. Но однажды, когда Мюш с самым невинным видом прибежал за своей маленькой товаркой, красавица Лиза выгнала его из лавки, обозвав уличным мальчишкой.
– Опасно знаться с невоспитанными детьми, – сказала она. – А у этого такие плохие примеры перед глазами: я всегда тревожусь, когда он играет с моей дочерью.
Мальчику было в то время семь лет. Мадемуазель Саже, которая была свидетельницей этой сцены, заметила:
– Вы правы. Этот постреленок вечно валандается с соседними девчонками… Недавно его накрыли в подвале с дочкой угольщика.
Мюш прибежал в слезах и рассказал матери про свое горе. Нормандка пришла в неистовую ярость. Она собиралась разнести всю колбасную Кеню-Граделей, но удовольствовалась тем, что отшлепала Мюша.
– Если только ты туда сунешься еще раз, – пригрозила она в бешенстве, – я тебе задам!..
Но подлинной жертвой обеих женщин был Флоран. В сущности, это он вооружил их друг против друга; они воевали единственно из-за него. С момента появления этого человека все пошло как нельзя хуже: он компрометировал, сердил, расстраивал этих людей, живших без него в сытом благополучии. Красавица Нормандка готова была вцепиться в него, если видела, что он долго задерживается в колбасной. Она хотела увлечь его из одного только воинственного задора, назло сопернице. А Лиза являлась как бы судьей скандального поведения своего деверя, связь которого с обеими сестрами Мегюден служила посмешищем для всего квартала. Колбасница была чрезвычайно раздражена; она старалась не показывать своей ревности – ревности совершенно особого рода. Однако, несмотря на свое презрение к Флорану и бесстрастие честной женщины, Лиза возмущалась всякий раз, как он уходил из колбасной и шел на улицу Пируэт, чтобы предаваться, по ее мнению, запретным удовольствиям.
По вечерам за обедом у Кеню уже не было прежней дружеской непринужденности. Чистота столовой принимала едкий и оскорбительный характер. Флоран чувствовал немой укор, нечто вроде осуждения в мебели светлого дуба, в слишком чистой лампе и совершенно новой циновке. Он почти не осмеливался теперь есть из опасения насорить хлебными крошками или запачкать тарелки и вместе с тем был настолько простодушен, что не замечал того, что творилось вокруг. Он расхваливал всем доброту невестки; действительно, Лиза продолжала быть очень кроткой и говорила ему, улыбаясь, как будто шутя:
– Странно,
